Скитания ворона

«Все равно не заснуть уж теперь, — подумал он и спрыгнул вниз. — Вот уж путешествие начинается в Париж. Кому сказать — не поверят точно».

Самогон был чист и крепок, а снедь — подкопченное сало и хрусткие пряные огурчики — оказалась просто умопомрачительной.

— Куда, девчата?

— Да вот, к своим, с заработок, — охотно включилась высокая и бойкая. Та, что была поменьше, не подавала и раньше голоса, а сейчас и вовсе не поднимала глаз на Нила.

— И много на круг вышло?

— Да, ничего в этот раз. Правда, менты подорожали, но вышло прилично, даже свои бить не будут. Детям к школе надо одежу купить, да и старики болеют. Не знаем, как дыры закрывать…

— Чем промышляли-то?

— Да, у нас на Гражданке хата своя есть. Там переодеваемся — и по клиентам, ну а старые к нам приходят, а места свои наши мужики давно выкупили. Гадаем, в общем.

Самогон разогрел и расслабил, почему-то черные цыганки уже не казались опасностью.

— Почем гадаете?

— По деньгам, милый, по деньгам.

— А у меня и нет наших денег, только франки.

Цыганка внимательно посмотрела на Нила, опрокинула в золотозубую пасть остатки самогона.

— Тебе и так скажу, светлый ты, да и не побрезговал с нами посидеть. Давай руку.

Нил послушно протянул руку, цыганка подперла его ладонь своей — жилистой, с траурной каемочкой ногтей. Глядела долго, пристально.

— Эй, Маша, глянь-ка, — позвала товарку. Та придвинулась, глянула, свистнула тихонько.

Нилу сделалось не по себе.

— Ну что там, чавелы? Жить буду?

— Будешь, будешь, — рассеянно отозвалась высокая цыганка, о чем-то по-своему зашепталась с подругой. Нил разобрал лишь словечко «штар».

— Четыре, говоришь? Чего четыре? — прервал он цыганский диалог.

Высокая вскинулась, пристально взглянула в глаза.

— Откуда по-нашему знаешь, голубоглазый?

— Только счет знаю, девонька. До десяти.

— Ох, не прост ты, соколик, не прост. И ручка у тебя непростая… Дорожку видишь? — Она ткнула его в центр ладони. — А складочки поперек? Вот тебе и «четыре». На каждую по жене. Одна была, одна есть, две будут… Одна от Бога, одна от людей, одна от черта…

— А четвертая?

— Сам поймешь, как время подойдет…

— Ну-ну… Еще что-нибудь скажешь?

— Отчего не сказать, красавец, скажу… Кулачок левый сожми-ка. Покажи. Да не так, вот так.

Цыганка перевернула его кулак, посмотрела сверху на «улитку», образованную большим и указательным пальцами левой руки. Задумалась.

— Что? — Голос предательски дрогнул.

— Да оно… как лучше сказать-то… Вроде и беды много будет, да только каждая беда победой обернется. Не бойся ничего, яхонт мой, ангел сильный хранит тебя…

— Да точно ли ангел?

Вырвалось неожиданно, и тут же — чувственным коррелятом сверхчувственного! — резким щелчком померкло электричество, перескочив в призрачно-синеватую ночную фазу. Как и у всякого послания свыше, при всей наглядности проявления глубинный смысл допускал, мягко говоря, различные толкования.

— Да будет тьма! — Своей усмешкой Нил перевел мгновение в плоскость обыденного. Потянулся, встал. — Стало быть, пора на боковую… Счастливо вам! Не врите народу-то сильно.

— Мы и так не сильно, устаем по хозяйству, да и мужики наши — не мед. Порядок надо соблюдать…

Цыганки повалились вдвоем на полку, и сразу стало тихо, только сердце в такт колесам отстукивало — увидеть и умереть, увидеть и умереть. «Ну, нет, такая музыка мне надоела», — подумал Нил и провалился в сон.

Корпус был прозрачен, как горный хрусталь, и Нил с сосредоточенным интересом наблюдал за перистальтикой празднично-ярких внутренностей гигантской стрекозы. Налюбовавшись, перевел взгляд чуть в сторону…

Далеко внизу сапфирами и хризопразом переливалось море, язычками ленивых волн нализывая полированный песок пляжа. Подставив апельсиновому солнцу морщинистые, покрытые редкой изумрудной растительностью щеки, отдыхали покатые скалы. На склонах, обращенных к суше, зеленый ковер был гуще и темнее, по мере удаления от моря он все больше обретал черты искусной рукотворности, окультуренности — английского «дикого» парка с желтыми дорожками, окаймленными живой изгородью. Переливчатая водяная взвесь над водопадом и хлопья пены внизу, черный периметр мраморной стены, а дальше — прихотливый ковер партеров, круговая радуга над трехъярусным фонтаном… И кремовый купол Занаду…

Вертолет бесшумно нарезал круги над пространством давней галлюцинации…

— На закате наша тюрьма особенно прекрасна. — Пилот повернул к Нилу глумливое лицо, ожидая реакции.

— Не кокетничайте цитатами, — брезгливо отозвался Нил. — Это не ваша тюрьма, кишка тонка. Ваша тюрьма — вшивый барак в замерзшем болоте, окруженном кособокими вышками. В бараке — голодные и злые зэки, на вышках — голодные и злые вертухаи…

— А здешний хозяин, хряк рогатый — это, конечно, само воплощение доброты…

— Не смешите меня, Асуров. И приберегите ваши сарказмы для вашей лагерной стенгазеты «Правда».

— Поаккуратней с местоимением «ваши», агент Боуи. Оно, знаете ли… притяжательное.