Складка

Агата, до того беззвучно сидевшая на полу и делавшая вид, что увлечена игрой с деревянной лошадкой, метнулась в кухню, вернулась с миской холодных жареных бананов.

«Вилки принеси, не то гость подумает, что мы как обезьяны едим!» — усмехнулся Умберто.

«Сейчас, папа!» — голосом пай-девочки ответила Агата и снова скрылась на кухне.

Видя, что американец никак не решается взять свой стакан, Умберто решил его подтолкнуть к этому.

«Не хочешь пить со мной? Смотри, опять обижусь!»

О'Брайан не стал спорить и выпил, закашлявшись, схватил принесенную вилку.

«Вот то-то!» — одобрил Умберто, наливая по второй.

«Вот что я скажу, Питер, — сказал он через некоторое время, почувствовав по жжению в желудке начало действия алкоголя. — Хочешь обижайся, хочешь нет, но денег я у тебя не возьму! Не знаю, как у тебя в Штатах, а у нас в деревнях отцы дочерями не торгуют! Что распечатал ты ее, значит, так на роду у нее написано: согрешить и всю жизнь каяться. Жаль, конечно, девку — красивая очень! Уже из Сан-Себастьяно приезжали к ней свататься, да не судьба, значит!»

Он тяжело вздохнул, давая американцу осмыслить сказанное.

«Ясное дело, — продолжил чуть погодя, — был бы ты молодой, да Лусинда по глупости своей обетами не разбрасывалась — отдал бы ее за тебя замуж, да и покрыли бы грех! А так только один вариант у нее и выходит!»

«Какой вариант?» — спросил О’Брайан.

«Монастырь! — ответил Умберто. — Одна у нее дорога, у дочки моей порушенной, — в монастыре до самой смерти грех свой замаливать!»

«Что за глупость! — осторожно заспорил инженер. — Что за средневековье такое?»

«Какая глупость? — удивился Умберто. — Кто ж ее теперь замуж возьмет? Нет таких дураков! А если и найдется хитрован, что за приданым погонится, так измордует потом в замужестве — на это я сам не пойду!»

«И что же, нет никакого выхода?» — спросил американец.

«Выходит, нет!» — вздохнул Умберто.

Вода вскипела, и Лусинда вскоре подала им кафезиньо, приготовленный по-местному: крепкий, сладкий и фильтрованный. Для просветления лысеющей головы инженера это было верным средством — справилось бы его изношенное сердце!

В молчании выпив мазутной густоты напиток, О’Брайан перевел дух.

«Что ж, — нерешительно спросил он, — я пойду тогда?»

«Иди с Богом! — разрешил Умберто. — А надумаешь навестить нас — заезжай. Лусинда недели две еще здесь поживет, пока я с монастырем договорюсь, так что милости просим!»

Они с Лусиндой вышли на веранду, проводили американца взглядами, пока он не скрылся за оградой.

«А вдруг не придет?» — спросила Лусинда.

«Думаешь? — усмехнулся Умберто. — Если я хоть чуть знаю вашу породу, он не то что придет — на коленях приползет! И хорошо, если до послезавтра продержится, а не заявится завтра с раннего утра!»

И после паузы уже другим голосом сказал:

«Ты на его руки обратила внимание?»

«Нет, а что?»

«Уже шелушиться начали! — он передернул плечами. — Черт! Мне бы тоже не помешало в кипятке откиснуть! — Умберто провел рукой по предплечью, с которого посыпались похожие на перхоть чешуйки старой отторгаемой кожи. — Поможешь воды нагреть?»

«Куда от тебя денешься? — ответила Лусинда. — Конечно. Только тогда натаскай побольше, чтоб на нас с Агатой хватило!»

Идя по тропинке через огород к реке, Умберто продолжал думать об американце. Пожалуй, тот опередит его в омоложении, хоть и причастился женщины позже. Но зато полностью… Жалко Питера, тяжко ему с непривычки придется! Кожа — тьфу! Мойся чаще, чтоб лохмотья не сыпались, — всего и делов! А когда жрать каждый час хочется? А приступы поноса со слизью? А сводящая с ума эрекция по поводу и без повода, не дающая сосредоточиться на работе и от которой, кажется, одно избавленье — взять и открутить к чертовой матери эту приладу, возомнившую, что не она при тебе, а ты при ней!

Нет! Не просто достается новая молодость — за нее, как за все в жизни, платить приходится дорого. Не деньгами — терпением. А умение терпеть и ждать, надеяться и верить — редкий по нынешним временам дар. Дай Бог, чтоб он был у Питера!

4

Умберто весь день провозился во дворе с листами кровельного железа, привезенного Питером. По его расчетам, должно было хватить на оба дома — его и Лусинды. Агату он забрал с собой — нечего ей мешаться у бабки под ногами, — и сейчас она развлекала его своей болтовней.

«А тебе все железо так нужно сделать?» — спросила она. «Почти», — ответил Умберто.

Лучи миновавшего зенит солнца падали с высоты на металлическую поверхность, разбрызгивались в стороны, слепили, попадая в глаза. Пачка плоских листов, прислоненных к столу справа, постепенно худела, проходя через руки Умберто и превращаясь в черепичные корытца, составляемые слева.

До них донесся приглушенный вскрик со стороны дома. Умберто сделал вид, что ничего не услышал, а Агата не удержалась от комментариев.

«Все кричит и кричит! И чего кричать? Будто одна во всей деревне!»

«Охота тебе подслушивать! — буркнул Умберто. — Какое тебе до них дело?»