Склирена

— Государь, — горячо возразила она, — ты знаешь, как ты дорог мне, как я уважаю тебя. Самые счастливые годы провела я с тобой… поверь же, что мое желание — не пустая прихоть.

— Да чего же тебе не достает? — перебил он.

Она горько улыбнулась.

— Чего нет у августейшей Склирены?! Золото, самоцветные камни… Она сидит на престоле рядом с тобой и Зоей; ее покои блещут роскошью… И, несмотря на это, моя жизнь невыносима, — вдруг меняя голос, продолжала она. — Положение мое при дворе самое ложное, всякая свобода у меня отнята. Меня замучили приемами, выходами, бездушным этикетом. Жемчужина — это моя тюрьма…

Она закрыла глаза рукой и опустила голову. Молчание воцарилось.

— Молодость, молодость… — задумчиво сказал император.

Она вдруг подняла голову, и глаза ее сверкнули.

— О, если бы я могла хоть ненадолго очутиться на свободе, могла бы пожить одна и для себя…

— Да кто же тебе мешает, дитя мое? — спросил Константин. — Разве кто-нибудь из носящих пурпур пользуется такою свободой, как ты? Зоя, Евпрепия, матроны и опоясанные дамы хором осуждают тебя, сидя в своих гинекеях… Им кажется преступлением та независимость, которую ты себе завоевала; они не могут простить, что ты пренебрегаешь этикетом и обычаями двора. Сколько раз сыпались на меня упреки… но мне это все равно, и стеснять тебя я не стану. Чего же еще тебе надо?

Мономах остановился, вопросительно глядя в лицо своей подруги.

— Пожалуй, — прибавил он, не дождавшись ее ответа, — если ты непременно желаешь, я сегодня же отдам приказание решительно ни в чем тебя не стеснять; живи, веселись — ты будешь совсем свободна… но только молю тебя, не покидай дворца.

Радость блеснула в ее глазах и сейчас же сменилась сомнением. Она прямо смотрела на царя и, казалось, хотела что-то спросить его.

— А если… — начала она и остановилась в нерешимости, — если я полюблю?

Лицо Мономаха побледнело, нервно дрогнули углы губ. Снова воцарилось молчание.

— Ты видишь, — робко молвила она, — было бы лучше, если бы я не возвращалась.

Он молчал.

— Мне давно следовало ожидать, что ты это спросишь… — чуть слышно проговорил он наконец. — Я уже старик, я взял свое от жизни, а ты еще так молода… Давно умерло, давно похоронено мое счастье…

Он откинул голову на подушки и закрыл прослезившиеся глаза. Оба молчали. Наконец Мономах выпрямился; черты его были спокойнее.

— Поступай, как знаешь, дитя мое, — сказал он, — наслаждайся жизнью, как хочешь. Знай: ты совершенно свободна. Но я молю тебя об одном: оставайся во дворце, чтобы я мог чувствовать твое присутствие, как лучом солнца любоваться твоею красотой… В память этих счастливых лет, которые ты сейчас вспоминала — не оставляй меня.

Она поднялась с места и обеими руками охватила его шею.

— Золотое сердце… — шептала она, пряча свое лицо в его седую бороду. — Я не покину тебя; моя преданность, мое уважение всегда останутся при тебе.

Он целовал ее лоб, ее красивые руки, и слезы — слезы об оторвавшемся дорогом прошлом катились из глаз его.

— Ну, а теперь, — заговорил царь, освобождаясь из ее объятий, — теперь я хочу видеть тебя как прежде веселою, как прежде беззаботною. Прикажи вечером устроить пир в Жемчужине. Меня принесут на носилках, и мы отпразднуем твое возвращение… отпразднуем начало нашей дружбы…

* * *

Между колонн, на террасах Жемчужины была устроена обширная палатка из шелковых тканей; бесчисленные огни освещали пир; темная ночь и звездное небо заглядывали за подобранные занавесы. На массивных серебряных треножниках тянулись ряды курильниц, разливавших тонкий аромат; пол был усыпан лепестками роз.

Верная духу античной Греции, Склирена любила, чтобы ее гости возлежали за пирами. По правую руку ее помещался, император в своих роскошных носилках. Гостей было всего человек двенадцать, но в их числе собрался весь цвет Византии. Налево от хозяйки помещался первый министр, всесильный Константин Лихуд — средних лет статный мужчина; когда он говорил, все невольно прислушивались к его звучному голосу, увлекались аттической красотой его речи. Тут же был и слепой протостратор Василий Склир, брат хозяйки, и начальник телохранителей, этериарх Роман Бойла[7], косноязычный, живой и забавный, небольшого роста человек, любимец царя, и молодой философ, поэт и историк — Пселл[8].

Слуги в роскошных одеждах разносили угощения и наливали гостям дорогого кипрского вина. Слышались оживленные разговоры, звон золотых кубков; порой раздавался смех над удачною остротой, забавным рассказом.

Император был весел; он много разговаривал и смеялся.

— Я сегодня совсем ожил, — говорил он Роману Бойле, — кого не оживит присутствие этой волшебницы? Взгляни на нее, Роман; видал ли ты, хоть во сне, другую такую красавицу?

Маленький человек забавно прищурился и, словно боясь ослепнуть, прикрыл глаза рукой, глядя на Склирену.