Склирена

— Я умоляю тебя, — проговорил он, прижимаясь головой к ее руке, — вернись… Если не для себя, то для того имени, которое ты носишь, или хоть для твоего бедного слепого брата. Прошли те времена, когда наш дед боролся из-за престола… сломили нас. Теперь при дворе я силен лишь тобою; уйди ты — и меня постигнет немилость, может быть ссылка, потеря имущества… Все рады будут повредить Склирам. Пожалей твоих племянников; судьба лишила их матери, не отнимай же у них отца. Молю тебя, августейшая!..

В сильном волнении поднялась Склирена с места.

— Зачем ты мучишь меня? — с глубокою горестью произнесла она.

— Вернись, — повторял Склир, — завтра, на заре я увезу тебя.

Она молчала.

— Завтра, перед своим отъездом, ты узнаешь мое решение, — молвила она наконец. — Прошу тебя, оставь меня; теперь я должна прочесть молитвы.

Протостратор кликнул своего раба и удалился, оставя сестру над книгой, в глубокой задумчивости.

Но она не могла читать; в ее утомленной голове, где, как ей казалось, уже начинал просыпаться восторг и понимание сладости молитвы, — снова, как волны, забродили думы о мире, о земном счастии…

Она начала творить земные поклоны, но думы назойливо преследовали ее. Ясное солнечное утро заглядывало в маленькие окна; природа веяла спокойствием и свежестью; она словно манила к себе, словно хотела заставить забыть человеческое горе. Как бы повинуясь ее призыву, Склирена оставила священную книгу, спустилась во двор монастыря и вышла за его ограду.

Море было в нескольких шагах от ворот. Она приблизилась к самому берегу и пошла по песчаной отмели, внемля ласковому шуму лениво подбегавшей к ее ногам волны. Скоро монастырь скрылся за выступом берега. Воздух, пропитанный смолистым ароматом сосен, дышал утренней прохладой; длинные тени ложились еще от прибрежных скал и низкорослых сосен. Кругом было полное безлюдье, только трещали кузнечики и птицы чирикали в кустах. В глубине залива, вытащив лодку на отмель, какой-то человек вычерпывал из нее воду.

Склирена подвигалась к нему, огибая залив, и он несколько раз поднимал голову, вглядываясь в приближавшуюся женщину.

— Доброго утра! — сказал он ей, когда она подошла ближе.

Она уже узнала его по белокурым кудрям, по взгляду серо-голубых глаз: это был Глеб — молодой рыбак, встреченный ею по пути на Принкипо.

— Здравствуй, — вымолвила она.

— Я издали узнал тебя, — говорил рыбак. Он наклонился, зачерпнул воды и далеко выплеснул ее в море; мелкие брызги сморщили на минуту зеркальную поверхность. — Разве ты здесь живешь? Я думал, ты из городских… — продолжал он, переставая черпать и поднимая на нее взгляд. — Но что с тобою, ты изменилась… ты нездорова?

— Нет, я здорова, — ответила она и прибавила, помолчав: — А ты как сюда попал?

— Я привез своего хозяина. Он отсюда родом и ежегодно в этот день приезжает к обедне вон в тот монастырь, что белеет на горе, — он указал на белевшие на вершине стены мужского монастыря. — Сегодня день святого Георгия.

— Давно ли ты служишь этому хозяину? — сама не зная зачем, спросила она.

— Давно. Уже два года… с тех пор, как я стал рабом.

— Каким образом очутился ты в Византии?

Он бросил свою черпалку и облокотился на борт лодки.

— Мы сами пришли. Мы приплыли по Черному морю со своим князем Владимиром Ярославичем и с воеводой Вышатой. Мы хотели взять ваш Царь-град.

Она вспомнила о смелом набеге россов и о кровавой битве на берегах Босфора.

— Ты был взят в плен во время битвы? — тихо спросила она, и ласка, и глубокое участие звучали в ее словах.

Он утвердительно кивнул головой, и при этом воспоминании глаза его сверкнули и губы дрогнули. Отгоняя навязчивые думы, он тряхнул золотистыми кудрями и выпрямился. Так молодой орел расправляет крылья, собираясь лететь вдаль.

— Я уйду… я уже пробовал, но хозяин поймал меня и посадил в темницу. Да это ничего… Дай время — я опять уйду…

Непоколебимою уверенностью звучали слова его. Он говорил торопливо, словно спешил оправдаться; точно от одного ласкового взгляда этой прекрасной женщины в нем снова проснулась безотчетная жажда жизни и свободы, жгучий стыд за свое позорное рабство…

И она поняла это, и таким близким показалось ей вдруг горе его, что у гордой дочери Склиров сочувственно дрогнуло сердце, когда она поймала доверчивый и благодарный взгляд простого пленного рыбака.

Они стояли молча; кругом говорило за них ясное апрельское утро, со всем обаянием просыпающейся весенней жизни.

Но Глеб вдруг словно очнулся от сна.

— Товарищи сказывали, — уже совсем другим голосом сказал он, — что ты очень знатна и богата.

— Разве они меня знают? — живо спросила она.

— Нет. Но у тебя была такая красивая лодка, твой раб доставал столько золота и сама ты была вся в золоте, как царица.

— Ты каждый день выезжаешь за рыбой?

— Каждый день. На заре мы оставляем город. Мы живем у самого Мраморного моря; моего хозяина Алипия все знают в Византии.

— Мне сдается, что мы еще увидимся с тобою… я буду теперь чаще кататься по морю. Ну, а пока прощай, Глеб.

— До свидания, ведь мы еще увидимся, — поправил он.