Склонен к побегу

Минуты две я думал над своим ответом. «Паясничает Рыбкин или серьезно говорит?» — трудно было решить. Наконец, я сказал:

— Вам, как главному психиатру МВД СССР лучше знать, почему я здесь. О своем здоровье я могу сказать одно: я ничем не болен и никогда не был болен. Таким же было заключение Херсонской психиатрической экспертизы.

— Ну-у-у, это я знаю! Нина Николаевна говорила мне о том, что вы не признаете себя больным. Однако, вы больны! В этом нет никакого сомнения!

Рыбкин зачем-то вскочил со своего стула и несколько раз прошелся по кабинету.

— А почему вы отвечаете не сразу на мои вопросы? — вдруг спросил Рыбкин.

— Потому что я понимаю всю важность и ответственность этой беседы с вами и взвешиваю слова.

— Правильно. Хорошо. Ну, ладно, последний вопрос: в деле написано, что вы веруете в Бога?

— Да, верую.

— Но не может же такой образованный человек, как вы, верить в Бога так, как верует какая-нибудь старушка: в чудеса, в загробную жизнь и т. п.? Вы верите в Бога как-нибудь по своему?

Я вспомнил слова Степана Трофимовича Верховенского из романа Достоевского «Бесы», до удивления похожие на те, которые только что услышал: «Я в Бога верую, как в Существо, Себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья!» «До чего же все бесы похожи друг на друга!» — подумал я и ответил:

— Я верую так, как верует упомянутая вами старушка, без всякого ревизионизма.

— Спасибо за беседу, Юрий Александрович, можете идти, — любезно разрешил Рыбкин и я вышел из ординаторской.

Кроме меня Рыбкин пожелал встретиться еще с Федосовым и с одним уголовником, убившим всех членов своей семьи. На другой день после встречи Бочковская сообщила Федосову, что Рыбкин его не выписал.

— Поэтому я не могу представить тебя на выписку ближайшей комиссии, — сказала она. — Однако, через год я выпишу тебя обязательно.

Федосов передал мне этот разговор и я мог впоследствии убедиться, что Бочковская сдержала свое обещание.

Некоторое время я ожидал, что мне тоже скажут о решении, принятом Рыбкиным, но — напрасно.

* * *

Когда и вторая комиссия уехала, начались перемены в спецбольнице, имевшие целью придать ей «человеческое лицо». Вот эти изменения:

• Начали выписку больных, в среднем, по 3–4 человека с каждой комиссии.

• Из супа исчезли черви, а на праздники стали давать картошку или макароны с небольшим количеством молотого мяса.

• В каждом отделении создали «надзорные палаты» и в их открытых дверях посадили санитаров.

• Солдаты на вышках перестали целиться в больных, гуляющих на прогулочном дворике.

• Санитарам запретили бить больных.

• Во всех камерах, кроме надзорных, провели радио.

• Отменили разработанный Бочковской «График оправок».

• Накануне революционных праздников по камерам стал ходить Прусс и поздравлять больных.

• Всем выдали пижамы или халаты.

• Стали платить за плетение сеток. Однако, старые долги были забыты. Плата тоже оказалась далеко не такой, как нам обещали вначале: за изготовление пары ручек — 1 копейка, за намотку челнока — 1 копейка, за саму сетку — 7 копеек.

Вскоре после этого со всех отделений начали поступать слухи о выписке больных и даже политических. С 10-го отделения, где теперь находился Переходенко, пришел слух о нем. Рассказывали, что во время очередного обхода главврача Катковой он встал на колени и, целуя ей ноги, стал умолять «выписать и его тоже», чтобы он мог «пожить на свободе хотя бы последние годы своей жизни». На ближайшей комиссии его выписали. Еврей из 8-го отделения, сидевший за протесты против запрета ему эмигрировать в Израиль, заявил на комиссии, что «все на свете изменяется, вечно лишь одно коммунистическое учение и вечен Советский Союз». Его тоже выписали. Из 8-го отделения выписали также азербайджанца, кандидата наук по археологии, сидевшего за распространение антисоветских листовок. Он признал себя сумасшедшим и говорил всем зэкам и врачам одинаково:

— Я — настоящий шизофреник, со мной вам не интересно разговаривать!

Одевался он по-дурацки: штаны у него вечно спадали, а шапка бывала одета нелепо — одно ухо вверх, другое — вниз. Несколько раз он «забывал» одеть обувь в туалет и шел туда босиком. Его выпустили всего через 4 года.

Но не был освобожден Урядов, несмотря на обещания Прусса. В знак протеста Урядов перестал выходить на работу и не вставал со своей койки. Прусс назначил Сидорова временно исполняющим должность бригадира, а сам вместе с Катковой пошел в камеру к Урядову. Там он сказал ему, что «произошло недоразумение» и что он гарантирует ему выписку на следующей комиссии, если Урядов теперь закончит строительство крыши здания. Урядов покрыл здание крышей и через 6 месяцев следующая комиссия его действительно выписала.