Склонен к побегу

После двух дней, проведенных в битком набитой камере, где даже на нарах всем не хватало места, меня, наконец, перевели в трехместную камеру. Там уже находились два человека, оба политические: один, молодой, сидел за попытку перехода границы в районе Батуми, другой, среднего возраста, — за передачу или продажу секретных сведений какому-то иностранцу. Оба уже раскололись, выдали всех своих товарищей и наперебой рассказывали друг другу, даже не стесняясь меня, какие льготы их ждали за это. Вскоре я узнал о том, что переходчик границы принадлежал к богатой семье генерал а. Заграница манила его только своими публичными домами. Человек средних лет был инженером. В прошлом он, якобы, участвовал в подавлении венгерского восстания 1956 года и лично отдал приказ открыть огонь по советскому солдату, пытавшемуся перебежать в Австрию. В общем, я редко встречал людей, которые с таким вызовом и с такой наглостью афишировали бы свою подлость, предательство и безнравственность. Весь день, если их не вызывали на допрос, они спали, а ночью рассказывали друг другу всякие истории. Мне приходилось снимать с койки свой матрац и уходить спать в угол камеры, на цементный пол. Оба они часто получали передачи и не голодали. Узнав мою фамилию, они вспомнили, что в Харькове, на пересылке, какие-то женщины рассказывали им про меня.

— Ну, и для чего это? Зачем нам было знать о вас? — скривился в гадкой улыбочке старший.

На третий день пришла Левитанша. Она принесла Определение суда, который проходил в то время, когда меня держали в «телефонной будке». Второе Определение почти не отличалось от первого, была только добавлена фраза «критиковал экономическую основу СССР» и убрана фраза «вещи из ленинградской комнаты передать бывшей жене, а продукты питания вернуть осужденному». Взамен этого был пункт о конфискации всех моих вещей.

Когда «гражданин начальник» делал свой утренний обход камер, я заявил ему, что «желаю и имею право согласно статье 424 УПК УССР написать кассационную жалобу на решение Крымского Областного суда».

— Хорошо, — ответил начальник. — Напишите во время прогулки.

Днем, когда пришла наша очередь идти на прогулку, начальник повел меня к себе. Он впустил меня в камеру, которая была приспособлена под конторку и сказал:

— Вот бумага, вот ручка. Можете писать свою жалобу. Прогулка будет продолжаться минут 30 или 40. Кончится прогулка — кончится и писанина! — и вышел, закрыв дверь камеры на замок.

«Что можно написать за 30 минут?» Я подумал и написал очень кратко:

В Верховный суд УССР

от осужденного Ветохина Юрия Александровича Кассационная жалоба.

В соответствии со статьей 424 УПК УССР пользуюсь своим правом подать кассационную жалобу. Это — моя вторая жалоба. Несмотря на то, что Верховный суд УССР признал справедливость моей первой кассационной жалобы в части нарушения статей 418 и 419 УПК УССР Областным судом, суд в новом составе, созданный по решению Верховного суда, полностью игнорировал это ваше решение. Новое заседание Областного суда повторило те же ошибки и нарушения, которые были перечислены мной на 16 листах моей первой кассационной жалобы.

Исходя из вышеизложенного, снова подтверждаю все те просьбы, которые содержатся в моей первой кассационной жалобе.

Сдав написанную жалобу начальнику и вернувшись в свою камеру, я потребовал свидания с начальником больнички. Когда он пришел, я сказал:

— Гражданин старший лейтенант! Поместите, пожалуйста, меня опять в больничку! Новое Определение Областного суда подтверждает то, что я больной.

— Больничка вам не нужна, — ответил старший лейтенант. — Скоро вы поедете на постоянное место жительства.

Слова «постоянное место жительства» больно резанули мой слух. Однако он сказал правду. Нарушив еще раз свои законы, по которым исполнение приговора осужденному откладывается до получения ответа на кассационную жалобу, коммунистические тюремщики в тот же день посадили меня на этап, идущий в Днепропетровск.

* * *

В Днепропетровской спецбольнице я снова был направлен на 4 этаж главного здания, который за короткий срок моего отсутствия весь заполнился больными. Больных привезли из Сычевской спецбольницы, из Казанской спецбольницы, из Харьковского и Игреневского сумасшедших домов. На 4 этаже вместо одного отделения было образовано уже целых три. То же самое происходило на других этажах спецбольницы. Спецбольница также расширялась за счет корпусов и помещений Днепропетровской тюрьмы.

Бочковская взяла меня в свое отделение, которое теперь именовалось «отделение № 9» и имело в своем составе 6 камер. Меня посадили в 6 камеру, в которой стояло 26 коек. Для меня койки не нашлось и мне снова дали щит из трех досок. Камера была очень похожа на ту, где я жил раньше. Не было только параши, пользование которой теперь было запрещено. Едва я успел застелить свой щит, как Бочковская вызвала меня к себе.

Кабинет у Бочковской теперь был другой, но на ее столе, как и прежде, стояла ваза с живыми цветами.