Скобелев: исторический портрет

Для понимания настроений Скобелева нужно напомнить то глубокое разочарование, которое постигло общественность при вступлении нового императора на престол. В феврале 1881 г. Александр II, наделивший М.Т.Лорис-Меликова диктаторскими полномочиями, после сильных колебаний принял его проект создания верховной комиссии, куда должны были войти высшие сановники и представители земства. Этот проект, получивший название Конституции Лорис-Меликова, должен был послужить первым шагом к превращению самодержавия в конституционную монархию. Но именно в тот день, когда Александр II подписал законопроект, 1 марта 1881 г., его убили народовольцы. Продвижение законопроекта приостановилось. Теперь самые различные слои общества с надеждой взирали на нового государя, ожидая утверждения конституционного акта. Но 29 апреля, после долгих совещаний и сомнений, под влиянием прежде всего Победоносцева, Александр III объявил свою волю сохранить полноту самодержавной власти, переданной ему предками. В манифесте, написанном Победоносцевым (взявшим за образец формулировки манифеста Николая I), царь оповещал, что приступает к правлению «с верою в силу и истину самодержавной власти», которую он «призван утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».

Решение царя вызвало небывалую в политической истории России вещь — министерский кризис: того же 29 апреля подал в отставку Лорис-Меликов, 30 апреля — министр финансов А.А.Абаза, 12 мая — Д.А.Милютин. На смену Лорис-Меликову пришел либерал Н.П.Игнатьев, возглавивший новое правительство. Игнатьев предпринял еще одну, ставшую последней попытку создания хотя бы ограниченной формы народного представительства, предложив Александру III к его коронации в Москве созвать Земский собор. Царь выслушал своего министра и как будто согласился, но через несколько часов в тот же день дал ему отставку. Как писал о своем дяде известный советский генерал А.А.Игнатьев, царь прислал следующую записку: «Взвесив нашу утреннюю беседу, я пришел к убеждению, что вместе мы служить России не можем». Игнатьев, отвечая царю, указывал на верноподданнический характер своего замысла (документ из ЦГАОР): «Мысль о Соборе для укрепления и утверждения самодержавия — не новая. Мне казалось, что предстоящая коронация — самое удобное время для произведения благоприятного поворота в настроении умов и чтобы стать правительству на твердую историческую почву. Я исполнил долг совести, представив о том вашему величеству… 29 мая 1882 г.» Но ничто уже не помогло. Игнатьева сменил реакционер граф Д.А.Толстой. Назначение этого «злого гения России» устраняло все сомнения в характере политического курса, провозглашенного манифестом, осуществление которого началось не сразу. Деятельность Скобелева приходится на этот период поворота от либерализма к реакции.

Не сомневаюсь, что здесь вдумчивый читатель спросит: может ли автор утверждать, что Скобелев руководствовался принципами, убеждением в необходимости ограничения или устранения самодержавия? Может быть, им руководила всего лишь личная ненависть к Александру III?

Я положительно утверждаю: им руководили прежде всего принципы, убеждения. О том, что представляло в его глазах самодержавие, говорят следующие его слова, обращенные к М.Л.Духонину и сообщенные последним в письме Немировичу-Данченко: «А внутри у нас! Что делается внутри — ведь это ужас! Мы еще отвоевываем независимость другим племенам, даруем им свободу — а сами? Разве вы и я — не рабы? Настоящие рабы, бесправные парии, бессильные, разобщенные, вечно подозреваемые…» Факт этих настроений донес до нас и Е.-М.Вогюэ (секретарь французского посольства): «Обед у Адлерберга, бурная беседа о Скобелеве, его презрении к порядку вещей». Под «порядком вещей» можно понимать только существовавший в России строй абсолютной монархии.

Помимо отсутствия политической свободы, еще один мотив заставлял Скобелева быть непримиримым к царскому правительству: антинациональная внешняя политика. По его мнению эта политика унижала Россию, вела ее к гибели, угрожала ей внутренним распадом. Свое понимание обстановки он изложил в письме Аксакову: «Для вас, конечно, не осталось незамеченным, что я оставил все, более чем когда-либо проникнутый сознанием необходимости служить активно нашему общему святому делу, которое для меня, как и для вас, тесно связано с возрождением пришибленного ныне русского самосознания… основанием общественного недуга в значительной мере является отсутствие всякого доверия к положению наших дел. Доверие это мыслимо будет лишь тогда, когда правительство даст серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народный как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья и недруги имеют полное основание болезненно сомневаться».