Скобелев: исторический портрет

В отношении же объективных условий дело обстояло менее благоприятно. В сущности, для совершения государственного переворота и захвата власти был только один подходящий момент — момент междуцарствия. Трудно сказать, как они могли возникнуть, но в народе в это время ходили слухи, что во время коронации в Москве будет совершен переворот, Александра III отстранят от власти и на трон взойдет Скобелев под именем царя Михаила. Но во время междуцарствия Скобелев находился в Туркмении. Отлучиться ему, как мы знаем, не разрешили, скорей всего именно из-за опасений подобных эксцессов. Когда же он возвратился, новый император уже вступил в права и провозгласил свое самодержавие. Момент был упущен. Теперь шансов на свержение династии не осталось. Не понимать этого Скобелев не мог. Чтобы реально представить себе его шансы на успех, следует учесть, что в правительстве, при дворе и в армии у него было много завистников и врагов, число которых он своими высказываниями успешно умножал. С Александром III у него был лишь «худой мир». Политических и организационных предпосылок для переворота также не было, поскольку не существовало организованной политической группировки, на которую он мог бы опереться. При таких условиях, окруженный недоверием и подозрительностью, Скобелев, конечно, не мог рассчитывать на успех, несмотря даже на его популярность. Обаяние его личности, его власть над массой казались безграничными, но в войсках это была не политическая, а только боевая, военная популярность. Российская действительность не содержала в себе благоприятных условий для проявлений бонапартизма, даже для такой популярной и талантливой личности как Скобелев.

Иное дело — война с Германией. Она поставила бы Скобелева во главе единственной, как он говорил, организованной силы в стране — над армией. Это была бы уже власть, правда, пока только военная, но при благоприятном стечении обстоятельств военная власть может превратиться во власть политическую и государственную. Для этого нужно одно: победа. А на нее Скобелев твердо рассчитывал. Победа над сильнейшей военной державой Европы создала бы Скобелеву мировую славу и поставила его в ряд немногих, насчитываемых единицами великих полководцев. Она превратила бы в ничто скептиков и недоброжелателей, вознесла бы Скобелева высоко над Александром III с его присными. Народное доверие, народная любовь сами решили бы вопрос о власти. Для Скобелева ее взятие стало бы тогда делом лишь тактики и техники.

А был ли этот расчет реалистическим? — добивается заинтригованный, неугомонный читатель.

В случае, если бы в войне с Германией армию возглавил Скобелев и добился победы, такой исход был бы вполне возможным. Расчет Скобелева трезв и ясен, в нем, как и в его военных планах, — ничего фантастического или метафизического. Оглядываясь на сто лет назад и спокойно взвешивая «за» и «против», приходится это признать.

Теперь становится понятным странный, казалось бы, ход рассуждений Скобелева, который решение внутренних проблем искал во внешней политике. Ведь внешняя политика, как хорошо известно, определяется внутренней, а не наоборот. Но это положение правильно теоретически, а на практике проявляется лишь как конечная и не всегда четко наблюдаемая зависимость. Не раз бывало, учит история, что в определенных условиях именно внешняя политика оказывалась ключом к решению внутренних проблем. Так и оценивал положение Скобелев в применении к условиям своего времени и своим личным целям. В российских условиях начала 80-гг. он нашел единственный путь к власти и тем самым к преобразованиям, которые он замыслил. Этот путь лежал через войну с Германией и победу — к личной диктатуре. Другого пути не было и быть не могло. Борьба, которая потребовала бы крайнего напряжения всех сил страны, победа, новая власть и новые порядки привели бы, по его замыслу, к внутреннему миру, к единству нации и к прекращению террористических актов революционеров. Последние действительно могли бы прекратиться хотя бы потому, что революционерам понадобилось бы время, чтобы разобраться в существе новой власти. Затем все зависело бы от ее внутренней политики и искусства в области социального маневрирования. Это — все, что можно сказать с уверенностью. Дальнейшие рассуждения увели бы нас в область беспочвенных предположений.