...ское царство

Холсты и подрамники пылились по углам, знания мои, завоеванные в знаменитой мастерской столичного мастера дрябли и чахли, а печальнее всего было то, что сознавал я отчетливо: в отсутствии практики и художнического окружения тает невозвратно уверенность в себе и элементарное, самое примитивное мастерство. И я изо всех сил стремился как можно реже вспоминать об этом… Я уверял себя, что поступаю так (жертвенно!) ради семьи, ради сохранения какого-то покоя, мира в доме, чтобы в холодильнике были сардины, кефир и смородиновый джем, а на жене — стильные сапоги. О, а тишком-то я подозревал, что у меня просто не хватило широты характера, силы страсти, апломба, чтобы зашвырнуть к чертовой матери и комфорт, и покой, и смородиновый джем вместе с женой, коль скоро не спешила она расстаться и с толикой своих выгод во имя моих интересов. Тогда еще не пришло понимание, что нет никакой ее вины ни только во влиянии на мою судьбу, но даже и в выборе собственных жизненных путей.

Каждый день телевизионная поденщина уносила меня в своем мутном безысходном потоке, но вскоре я научился различать в этом бесконечном и остылом движении некие осколки, некие блестки смысла. Во всяком случае в своей работе автора нескольких программ мне приходилось ежедневно встречаться с немалым количеством самых разнообразных, всяческих людей, среди которых, может быть, и не слишком часто, но попадались презанимательнейшие индивидуумы. Одна из таких встреч, как станет ясно впоследствии, и припожаловала в мою жизнь, не много не мало, в значении пособия Провидения.

Каждый день ни свет ни заря, продирая не желающие возвращаться к реальности глаза, я с ужасом и против всякой воли осмысливал безотрадную перспективу предстоящего дня. Обиднее всего смотрелось то, что эта моя титаническая деятельность никакой перспективы и не имела. Она приносила какие-то ресурсы для поддержания более-менее пристойного состояния тела (с точки зрения добропорядочного филистера), но и только. Надежду собрать какие-то средства, с тем, чтобы впоследствии сдуть пыль с холстов и вдохнуть жизнь в заскорузлую палитру, пришлось оставить скоро. И только страх остаться без работы, раствориться в хлябях нищеты, не материальной стесненности, не бедности, но все разлагающего порока нищеты, ускользнуть от тирании которого много сложнее, нежели от какого иного убожества, только страх разрушения каждодневно вталкивал меня во все углублявшуюся колею обыкновения. Как и во всем, трудно было начать. Начать утро. А далее никотин и кофе, — общепризнанные народные наркотики, — помогали нивелировать пробуждение конфликта с окружающим миром и настроить дух на боевой лад.

— Доброе утро, Борис Михалыч! Доброе утро, Наина Военморовна! Вы сегодня опять в чем-то новом, и таком блестящем… Чудо, как хорошо! Привет, Ефим, — раскланивался я направо и налево, исполняя ежедневный ритуал, по прибытии на службу.

И далее скорей, скорей оторвать оператора и ассистента от вальяжной церемонии утреннего кофепития, схватить штативы, камеру, светильники, прочие причиндалы, и скорей, скорей вниз, в машину, в дорогу. Ибо, сколько бы досадных изъянов не имели старания несчастного телевизионщика, затяжные благородные разговоры за чашкой растворимого кофе у переполненных окурками смердящих пепельниц, — это испытание куда более удручающее.

В тот день наша миниатюрная съемочная группа из четырех человек отправилась за материалом для очередного выпуска программы, именуемой в своей заставке культурно-развлекательной. Название же она имела сверкающее провинциальной оригинальностью — «Бонжур». «Ну, что это за дурацкий „Бонжур“?! — неоднократно вотще пытался бунтовать я; последнее время, правда, в тесном кругу своей съемочной группы. — Надо это упоительное название заменить срочно». «И не думай, — отвечала мне реальность голосом кого-нибудь из коллег. — Это название примыслил сам Артур Бобров. И даже будь он теперь не в восторге от своего изобретения, благоразумие пока еще при нем. Это название сохраняет за Артуром авторское право на программу. А вдруг ты захочешь уйти с этой божественной идеей в другую компанию? Так что быть „Бонжуру“ „Бонжуром“».