Сколько длятся полвека?

Ближайшая железнодорожная станция — узкая платформа под открытым небом да будка билетной кассы. Останавливаются редкие пригородные поезда.

Вечерами в дальнем конце платформы сбиваются группы молодежи. Если вокруг пусто, негромко поют. По–польски. По–немецки. По–испански.

Мимо проносится белая полоса светящихся вагонов. Поезд мчит на запад…

Сложными, кружными путями прибывали сюда эти люди.

Поляки и немцы чаще всего через «свободный город» Гданьск.

Артур Ястжембский вместе с Руткевичем пробирались под видом студентов, едущих из США. Через Восточную Пруссию, Литву, Латвию.

В Москве, в «Люксе», сразу же появился Сверчевский. Здороваясь, с ходу окрестил Ястжембского Богданом, Руткевича — Леоном.

— Я — Вальтер.

Между прибытием курсантов и отъездом — от восьми месяцев до года. Надо освоиться, набраться знаний и сил (многие недавно из тюрьмы).

Вальтер разделял общую с курсантами жизнь, начинал день гимнастикой на спортивной площадке, кончал прогулкой, костром, песнями. («Что–нибудь наше… Как сейчас поют в Варшаве, на Воле?»)

Никому не ведомо, когда Вальтер уехал из Польши, бывал ли потом. Но речь, говор не оставляли сомнений: варшавянин. Достаточно первых фраз, брошенной вскользь прибаутки — и отчужденности как не бывало. Прибывший из иного мира человек — среди своих, командир с «ромбом» — давний знакомый.

Отправляясь в город, Вальтер настойчиво спрашивал, у кого какие просьбы, что купить, кому позвонить. На первых порах не все отваживались обращаться. Но вскоре убедились: в этом нет ничего из ряда вон выходящего, таков порядок, установленный товарищем Вальтером.

В летние месяцы здесь же селилась его семья. Анна Васильевна брала на себя часть хозяйственных забот по школе, курсанты играли с девочками. («Говорить только по–польски», — велел отец.)

Горячо принимаясь за дело, Анна Васильевна постепенно остывала, она быстро утомлялась. Неистовый ритм Карла отзывался в ней медлительностью, временами — пассивностью. Он не упрекал, даже жалел: подобная нагрузка не для Нюры.

Вместе с очередными вопросами, ждущими решения, вместе с просьбами курсантов он заносил в блокнот: «сандалии для Тоси», «новая панамка Зоре», «взять с кухни дуршлаг с длинной ручкой»…

Некоторые занятия поначалу шли через переводчика. Но миновало два–три месяца, и он становился ненужным. Основные предметы вел по–польски, по–французски, по–испански Вальтер, большинство политических–знавший также немецкий Станислав Будзинский.

Приезжали с лекциями Тельман, Эрколи (Тольятти), Эккерт, Кнорин, Мануильский, Тито; из польских деятелей — Ленский, Пружняк.

Бывали случаи, когда Вальтер шутливо предупреждал, подняв палец: «Можно любые вопросы, кроме…»

Слушатели уже знали: не следует спрашивать имя лектора и вообще выходить за пределы темы.

Как ни важна была, по убеждению Вальтера, конспиративная строгость, он и в мыслях не держал обрекать курсантов на затворничество. Да и практически ничего бы не получилось. Допустим, на велосипеде можно кататься по двору. А водить автомобиль? (Вальтер добрым словом помянул Перемытова, заставившего его освоить «фордик».)

Загвоздка, однако, не только в автомобильной езде, полевых занятиях. Пусть ребята подышат воздухом страны, пусть приглядятся, подумают. Да, друзья мои, очереди у магазинов, карточки, одежонка незавидная, на заводе станки с клеймом «1895 год»… Москвичам живется труднее, чем вам рисовалось и нам бы хотелось. Вы должны все видеть. От иллюзий и от шор толку мало.

Но довольно о невзгодах. Куда в этом месяце? Хорошо, Большой театр — «Красный мак», Утесов, Ирма Яунзем, конечно же, Яунзем «Песни народов мира», Третьяковка. В следующем — трехдневная, ладно, согласен: пятидневная экскурсия в Ленинград. А теперь, Кристина, запевай!

В каждом наборе несколько девушек–комсомолок. Их Сверчевский всячески опекал, предпочитая начальническим свои права отцовские, изгоняя казарменную атмосферу.

Новый год группы встречали по своему национальному обычаю. Поляки — Сильвестр с полным ритуалом и кухней.

После двенадцати все собирались подле разлапистой ели во дворе. У подножия Святой Николай, на макушке — красная звезда. Вместе, каждый на своем языке, гимн Коминтерна: «Заводы, вставайте, шеренги смыкайте, на битву шагайте, шагайте, шагайте…»

Сверчевский не уставал выспрашивать подробности польской жизни — городской и деревенской, заливался над варшавскими анекдотами. Когда затянули легионерскую песню, а кто–то запротестовал — не наше. — Вальтер вступился: ничего крамольного, зато песня — сильная: «Спи, мой друг, в могиле темной, пусть тебе приснится Польша…»

Идиллии все–таки не получалось, не обходилось без разногласий, иногда — конфликтов.

В город отпускали тройками. Неукоснительное условие: время проводить втроем. По одного тянет в кино, второму надо к знакомой, третий желает пошататься по улицам.