Сколько длятся полвека?

Он устроился в углу, подвинул второй стул для ног и откинулся, застыв в этой позе на все два часа. Прислушивался или ничего не замечал? Неужто этот крупный шумный человек способен так долго, так настойчиво отсутствовать, находясь на командном пункте, живущем повседневно–взвинченной жизнью?

Вальтера вызвали в штаб фронта, и он предложил Хемингуэю место в своем «мерседесе», лишившемся последних остатков былого лоска.

Оба курили, отдыхая на низком заднем сиденье.

— Ваш партайгеноссе Ивенс — чистейший эксплуататор. Мало того, что я сочиняю текст к его фильму, я еще, как щенок, таскаю коробки… Два часа в штабе… Штаб вычеркнут. Это не мое. Но вы… Впрочем, не стану повторяться. Помогите мне отыскать парня из батальона Линкольна. Американец, беловолосый, Том.

— При всем желании…

— Его направил к вам товарищ Ксанти.

— Ксанти?

Вальтер насторожился. Хемингуэй обходит его на круге.

— Наведу справки.

— Не случится ли так, генерал, что когда–нибудь мы вспомним Испанию как лучшее время нашей жизни?.. Да, вам привет от Курта. Он уже ворочает языком. Крайне неохотно…

Миновал год со дня зловещей сеутской радиопередачи. Под безоблачным небом все явственнее возвышалось нечто, шатко передвигающее ноги, — франкистская разновидность фашизма. С приметливостью старательного ученика оглядывался Франко на старших собратьев и наставников. Эко браво получалось у Гитлера: барабанная дробь, стотысячное «хайль», факельные шествия, отрепетированный балаган партайтагов. Дуче играл в народного трибуна, закатывал пламенные речи, на трудовых празднествах сбрасывал мундир, махал лопатой, пока пот не выступит на белом гладком теле разъевшегося нувориша.

Ничего похожего Франко еще не умел. Генерал, путчист, он загодя презирал любую идеологическую подкладку, от слова «социализм», которое, играючи, швыряли толпам Гитлер и Муссолини, его воротило. Ему бы власть, да побыстрее и чтоб никаких «Народных фронтов». Побыстрее не получалось. Первые полки полегли, новобранцы маршировали под военные оркестры и костельный перезвон. Франко звал к спасению святой веры и опасливо оглядывался — защитники христианства, марокканцы, творили намаз [44].

Приходилось довольствоваться чем бог пошлет. Посылал негусто.

Программа фаланги, подхваченная Франко, гласила: «Мы преисполнены веры в высокую миссию Испании… Мы провозглашаем, что историческим предназначением Испании является империя. Мы требуем для Испании ведущего места в Европе».

При замене «Испании» на «Германию» гитлеровский оригинал проступает незамедлительно.

«Воинский дух должен пронизывать всю испанскую жизнь», — возвещает программа вслед за фюрером.

По части хлеба насущного и государственного устройства фаланга предлагала мешанину из истин, добытых Салазаром и Муссолини: «Мы отвергаем капиталистическую систему, которая пренебрегает потребностями народа, обезличивает частную собственность и превращает рабочих в бессердечную массу, обреченную на нужду и отчаяние. Наши духовные и национальные чувства требуют отбросить марксизм… Наш строй сделает невозможной классовую борьбу, поскольку все, принимающие участие в производстве, представляют собой органическое единство. Государство будет считать частную собственность средством реализации личных, семейных и общественных целей и будет охранять частную собственность перед крупным финансовым капиталом, спекулянтами и ростовщиками».

Не только идеи, но и терминология бралась напрокат.

«Фаланга стремится к новому порядку… Чтобы установить этот новый порядок, надо в ходе борьбы сменить ныне существующую систему».

Фалангистский идеолог Серрано Суньера иезуитски объяснял: «Позицию фаланги можно сформулировать следующим образом: несколько либеральная в свете своих интеллектуальных интересов, несколько демократическая волею истории, несколько социалистическая, так как стремится к справедливости и учитывает случайные черты современной эпохи. Однако антилиберальная, антидемократическая и антисоциалистическая, так как того требуют догматы католицизма, незыблемой испанской действительности и иерархия общечеловеческих ценностей».

Лоскутные программы всякому что–то сулят, а когда в стране крестьянской, малограмотной и религиозной костел благословляет программу, она обретает власть дурмана. Пока–то он рассеется и крестьянин увидит: под звон колоколов, убаюкивающие обещания у него забирают недавно полученную землю; пока сельский учитель, поспешно произведенный в лейтенанты, получивший мундир с сердцем Иисуса, убедится: те, кто радеют за Испанию, плевать хотели на ее историю, культуру и будущее, и на языке Сервантеса они формулируют свои откровения: «Дисциплина, прямая, как палка, должна быть математически взвешена», создают литературные шедевры: «Рыцарь фаланги обратился к застенчивой сестре милосердия…» Короче говоря, пока солнце взойдет…