Сколько длятся полвека?

Голодновато, в вечных заботах мама, но, как в лучшие времена на Качей, дома шумно. Фыркают, секретничая, сестры, беззлобно покрикивает мать, и Кароль, главный мужчина в семье, твердо произносит свое: «Я считаю…»

В Москве круг друзей постепенно расширялся. На работу, с работы ли Кароль редко идет один. Все меньше случайных спутников, все определеннее уславливаются с Сергеем Александровым о завтрашней встрече. Сергей не по летам рассудителен и, по мнению Кароля, всезнающ, хоть обыкновенный заводской парень.

Воскресенья проводят веселой компанией. Кароль оглядывается: Хеня, Люцина, Лёня, Сергей, Иосиф, Зина, Нюра…

Уже привыкли друг к другу, не загадывая наперед, доверясь первой приязни.

Когда дорогой разбиваются на парочкп, Кароль норовит подхватить Зину, но задумчиво–медлительный Иосиф — мокотовская выучка — опережает. Бог с ним. Каролю и с Нюрой неплохо, совсем неплохо.

— Прошу в «Олень»!

— Денег–то хватит? — задиристо оборачивается Зина.

— Складчина, — бодро отвечает Кароль. Он недавно узнал от Сергея это слово и еще не справляется с ударением.

— Когда–то я приглашу вас в ресторан, тебя, тебя, тебя, — он срывает с головы кепку, — самый… прекрасный ресторан. Будет играть музыка. Каждый получит обед, какой хочет…

Сергей произносит одну из своих непонятных фраз:

— Мелкобуржуазное перераспределение собственности…

— А пока что, — Каролю не сразу приходило нужное русское слово, он подыскивал что–нибудь подходящее либо перестраивал фразу, — пока что будем пить кофе на складчину.

Воскресные посещения «Оленя» — затея Кароля.

— Будем считать финансы, — Кароль снял кепку, поднял воротник демисезонного пальто, подул на посиневшие пальцы. — Как в костеле, кому сколько не жалко. Прошу…

Он приплясывал на морозе. Но продолжал, по словам IIюры, давить фасон.

— Можно… делать заказы. Так? Девочкам по тястку [7]. Прошу. Сереже кулебяка. Ты, Ося?

Иосиф мечтательпо закатил глаза.

— Хотел бы маленький крендель, на котором было бы порядочпо мака.

— Многого хочешь, Оська, — усмехнулся Сергей.

— Когда кончится война и все приедут ко мне, к нам с Каролем в Варшаву, моя мама угостит вас струделсм. Это нельзя описать словами. Это когда очень много очень сладкого мака с орехами и чуть–чуть теста…

— Куку–маку, не хочешь? — перебила Шора. — А тебе кулебяки, — она принялась за Сергея. — Не изволите ли, господин хороший, калачи от Филиппова? Сливочек взбитых от Чичкина и Бландова не желаешь?

Москву придавили тяжелые ноябрьские тучи. На окаменевших, стеклянно хрупких сокольнических дорожках затвердел первый снег.

Иногда Кароль с Иосифом и Сергеем ждали своих девчат на Стромынке. Варшавская трикотажная фабрика братьев Пруссак обосновалась — смешно сказать — в трактире Фирсова.

Пока девочки кончали смену, парни курили махорку и вели сугубо мужской разговор — ругали на чем свет стоит воину.

Кароль чувствовал: надвигается что–то новое, разительно непохожее на все прежнее. Царя свергли. Улицы бурлили речами и песнями, гневными толпами.

Одни ораторы звали к войне до победы, другие — к немедленному миру.

Кароль прислушивался: каждый вроде бы прав. Пока его не опровергнет следующий. Иные ораторы читали с газетного листа речи Керенского. Не слишком ли красиво и многословно для правды? Он испытывал бессознательное недоверие к цветистому слогу.

После митинга ветер разносил но площадям обрывки газет, листовки, бумажки от конфет.

Дворники еще носили белые фартуки и надраенные бляхи, но уже не подметали улицы.

На «Проводнике» была крепкая большевистская ячейка, красногвардейский отряд.

На каком–то митинге Кароль, прислушавшись, уловил польский акцент. Выступал солдат в шинели, накинутой на узкие плечи. Бледное лицо с белесым пушком, мягкие русые волосы, падая, закрывали уши.

Кароль протиснулся ближе, дождался, пока оратор кончит, подошел, назвался. Тот пожал руку.

— Варшавянин? Я тоже с Воли. Приходи завтра к Рогожской заставе.

Все–таки хорошо, что с Воли, подумалось Каролю.

Назавтра белобрысый солдат выступал перед работницами Рогожского района. Кароль перехватил его на выходе.

— Л, земляк… Прости, спешу… Заглядывай в чайную возле Сухаревки. Спроси Стаха.

Вытащил из кармана шинели свернутую в трубку газету.

Впервые после Варшавы перед Каролем печатный польский текст. Он прочитал «Трибуну» от первой строчки до последней. Даже песню, которую когда–то слышал и за которую еще недавно судил военный трибунал.

Штыки примкнуть! Под флаг червонный!
Пусть кровь рабочая кипит.
На бой, рабочих батальоны!
Пусть песнь свободная звучит.

Словно продолжая споры на улице Качей, газета настаивала: революция в России — дело всех народов, поляков — не меньше, чем русских.

Во двор «Проводника» въехал грузовик с брезентовым верхом. Молодой рабочий откинул борт.

— Налетай, разбирай…

На грузовике навалом оружие.

Кароль неуверенно ткнул пальцем в австрийский карабин.

— Держи. Запишись у того, с усами.