Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах

Зато контингент рабочих изменился к лучшему. Бытовики-уголовники и политические были куда-то отправлены, а работали исключительно каторжники. Сроки у них были от 15 лет (самый детский срок) до 25-ти. Были и «бургомистры», и «полицаи» — вообще те, кто при немцах занимал ту или иную должность, например учителя, священника. Но в большинстве случаев каторжниками были военнопленные. Как раз они-то оказались лучшими шахтерами. Пленных использовали на работах в шахтах на севере Франции и даже в Испании, куда немцы их одолжили для работ в Астурии. Работали они там в очень тяжелых условиях: голышом — в одних кожаных передниках, так так температура невыносимо высокая, к тому же их заливало водой..

Особенно запомнился мне бурильщик Шостак Лев Павлович, полковник. Человек уже пожилой, совершенно седой. Спокойный, вежливый и очень остроумный.

Скрейперистом у меня на участке был Ванюша Хапов, лейтенант. Нервный, порывистый, горячий в работе. Невероятно рыжий. Все ли соответствовало истине, что он говорил? Не знаю. Но очень многие это подтверждали. И я привожу его рассказ без комментариев.

Рассказ Ванюши Хапова

— Попали мы в плен к немцам еще в самом начале войны. Наша часть… Не знаю, как это и назвать… Мы отступали. Цеплялись за каждый рубеж, но всегда получалось так, что немцы у нас в тылу. Все перемешалось: то ли мы в чужой части, то ли соседи к нам затесались? Нас было три товарища из одного села. Вместе росли, вместе учились, вместе и в плен попали. Работали мы в шахте на севере Франции. Очень тяжело было. Однако порядок просто на удивление. Идеальный, тут ничего не скажешь. Нужно что — крепежный лес или из механизмов что — напишешь на специальной дощечке и на ленту. А там снимут, прочтут и сразу все доставят, никакой волокиты. Жили в лагерях за проволокой, вроде как теперь. Освободили нас англичане. Впрочем, там и американцы были. Ох и радовались мы! Однако некоторые из нас возвращаться опасались. Вот я, да и многие другие, спрашиваем: «Посоветуйте, как нам быть?» А они ни да ни нет: «Это ваша Родина, — говорят. — Ваша страна, ваши законы, нравы и обычаи. Вам и решать. Если предпочтете остаться у нас, ничего особенного обещать не можем, а работу получите и жить сможете. А захотите домой ехать… Выбирайте сами. Вас не держим!» Оба моих кореша решили в Америку податься, а у меня, видите ли, мать-отец дома и девушка. Э, шутка ли, от всего родного отречься? Я и решился. Везли нас англичане через Гибралтар, Средиземное море. В Мраморном море объявляют: «Русские военнопленные! Сейчас с вами будет говорить генерал Власов! Хотите слушать его покаянную речь — ступайте к репродукторам!» Власов сдался англичанам, а они его нашим выдали, как изменника, нашему суду подсудного. А напоследок разрешили ему в своей вине покаяться, так как свою ошибку признал. Написал он свою речь. Дал на проверку англичанам. Проверили. Все правильно: кто в чем виноват — искупить вину свою должен; кто заблуждался — пусть объяснит; кто невиновен — тому, дескать, опасаться нечего. Написать-то он это написал и написанное перед глазами держал, а говорил он совсем другое: «Не верьте, ребята, что волк, надев овечью шкуру, так уж сразу овечкой стал. Кто лгать привык, тому лишний раз солгать нетрудно. А я перед лицом смерти стою, и лгать мне ни к чему. Встретят вас с почетом — со знаменами, с оркестром, а затем ждет вас жестокая расправа!» На этом оборвалась передача. Говорят, большой скандал получился. Наши с претензией: «Как это разрешили такие речи говорить?» А англичане оправдываются: «Мы, дескать, русского языка не знаем. Что написано было, переводчик проверил, а что говорил, того мы не поняли!» Мы приуныли, да поздно было: прошли мы Дарданеллы, а тут уж наше море — Черное, а скоро и Одесса. Что говорить, pодная земля. Свои, русские встречают, музыка играет, знамена, песни… Радость! Родную речь слышишь — слезы душат! Нет, соврал Власов-Иуда, соврал! Однако паспортов нам не дали. По домам распустили. А там уж что-то неладное почуяли. Работаешь, но как-то будто временно. Отлучаться никуда не разрешают, все на глазах вроде держат. Вопросы разные… А там то одного, то другого допрашивать стали, потом — «временно задерживать». И вдруг — пожалуй к ответу! И не как-нибудь, а как распоследний изменник. Стали всех каторгой награждать. Видно, правы были мои кореши: больно было от родной земли отрываться, но там они — люди. Живут, переженились, дети пошли. Зарабатывают хорошо: родителям подарки шлют. Отец одного из них тут на Железнодорожной улице живет. Старик, не работает. Так сын каждый месяц вещевую посылку шлет рублей на 2000, 2400, а то и больше. А мне вот влепили мне 20 лет каторги, и моим родным душу мотают. А за что? Скажи — за что?!

Вася-дурачок, которому надоело варенье

Другого каторжанина прозвали Вася-дурачок. Добродушный, простоватый парень, всегда смущенно улыбающийся. Товарищи по несчастью над ним беззлобно подтрунивали:

— Надоело, Васек, мух гонять? На каторгу не сам, что ли, напросился?