Сколько стоит корона (СИ)

На самом деле, он понимал, о чем говорил брат. Королевский совет составлял опору власти, ему верила чернь, на него возлагали надежды мелкие лордики. Вздернуть его всем составом -- значит показать, насколько непрочна была власть короля, раз он доверял изменникам. Но оставлять их в живых тоже было нельзя.

 -- Я допрошу каждого, -- сказал Дойл после некоторых раздумий. -- И, возможно, трое или четверо сумеют убедить меня в том, что заблуждались. Что им угрожали. Напугали. И что они любят короля больше жизни. Их мы отпустим, ты торжественно объявишь о прощении.

 -- Но..? -- Эйрих отлично слышал это "но" в его голосе.

 -- Разумеется, в течение ближайших двух лет с ними со всеми произойдут большие несчастья. Мир жесток. Люди умирают. Кто-то заболевает. Кто-то неудачно падает с лошади. Одного подло подстерегают грабители. Другого настигает удар меча ревнивого мужа, вступающегося за свою жену.

 -- А тем временем мы сможем собрать новый совет, -- продолжил за него Эйрих. -- Мне не нравится. Но я все равно не вижу другого выхода. Только...

 -- Да?

 -- Отложи аресты до возвращения в столицу. Большая охота священна.

 -- Я бы не обратил на это никакого внимания... -- заметил Дойл, -- если бы у меня было достаточно людей для перевозки двенадцати арестованных.

Он не боялся, что милорды сбегут. Слухи о поимке Ойстера еще не разошлись, а когда разойдутся -- никто из членов совета не отважится на побег, тем самым признавая себя виновным. Они будут ждать и надеяться, что сумеют оправдаться или откупиться, и утешать себя мыслями о том, что их, потомков старинных родов, не коснется рука правосудия.

Дойл вышел из королевского шатра с мыслью о том, что этот еще не кончившийся день вымотал его до предела. Но было еще одно дело, которое требовало завершения -- причем именно сегодня.

В лекарском шатре было темно, тихо и пусто, если не считать самого лекаря. Взгляд Дойла заметался от одного тюфяка к другому.

 -- Где леди Харроу?

Старик обернулся, поклонился и пробормотал:

 -- Леди со своей служанкой ушла два часа назад, сказала, что желает поговорить с вами, милорд.

В другой раз Дойл бы не поленился как следует встряхнуть этого дурака, который не должен был никуда выпускать свою пациентку, но сейчас у него не было на это ни сил, ни желания.

Вероятнее всего, леди Харроу подошла к его шатру как раз тогда, когда он беседовал с Ойстером, и не захотела им мешать. Поэтому Дойл почти без колебаний направился к ее личному шатру -- именно туда она должна была уйти, не пожелав возвращаться в лекарскую.

И действительно, в ее шатре горели пятна зажженных свечей, на фоне которых то и дело мелькала небольшая тень. Дойл приблизился и остановился в нерешительности. На мгновение представилось, что женщина уже разделась ко сну, и лежит сейчас, закутанная в одеяла и теплые шкуры. С непокрытыми волосами. На эту мысль тело отозвалось недвусмысленно и даже болезненно. Мотнув головой, он постарался вернуть себе трезвость мышления и занес руку для того, чтобы поскрести по ткани, но не успел -- полог приподнялся, и на улицу выглянула старуха-служанка с пустым ведром. Отшатнулась, увидев его.

 -- Лежи Харроу еще не легла?

 -- Леди собирается к вечернему пиру, милорд, -- ответила служанка хриплым, надломленным, старым голосом.

 -- Передай ей, что ее желает видеть милорд Дойл.

Оставив ведро, служанка вернулась в шатер. Дойл напряг слух и разобрал ее сообщение и последовавший ответ:

 -- Передай милорду, что я не расположена сейчас его видеть.

Старуха что-то добавила -- кажется, увещевательное, на что леди Харроу сказала громче:

 -- Мне все равно.

Опять старушечье бормотание. До Дойла донеслись слова "обещание" и "решение".

 -- Ты знаешь мое отношение. Никогда.

Теперь в бормотании ему удалось разобрать "время", "необходимость" и "долг". За ними последовала тишина. Потом резкое:

 -- Застегни платье.

Дойл поспешно отошел на несколько шагов от шатра, и спустя минуту на улицу вышла леди Харроу. Дойл поклонился ей -- во всяком случае, обозначил поклон -- и спросил:

 -- Надеюсь, вы не смертельно заскучали в лекарском шатре.

Он подозревал, что она чувствует себя обиженной -- он воспользовался ее помощью, совершенно неоценимой, а после оставил скучать в компании ворчливого старика на половину дня.

 -- Нет, -- ответила она кратко и почему-то раздраженно.

Он вспомнил ее рассказ о том, как эмирский лекарь в доме отца учил ее и развлекал, пока она была ребенком, и прибавил:

 -- Не обижайтесь -- я весьма ценю лекарское дело.

На ее губах так и не появилась ожидаемая улыбка, а глаза по-прежнему были холодными, и в них чувствовалось что-то еще. Что-то близкое к презрению или раздражению -- хотя еще несколько часов назад, неся ее на руках, Дойл готов был поклясться, что читал в них уважение и, возможно, даже симпатию. Непроизвольно сжалась в кулак здоровая рука.

 -- Вы хотели видеть меня, милорд Дойл, -- произнесла она сухо. -- И что-то мне сказать.