Сколько стоит песня (Рассказы)

Он прислонился к нагретой солнцем бревенчатой стене. Стена пахла по-особому, совсем не так, как пахли стены там, где они жили. Тревожный и острый был запах. Колька долго вдыхал его, запоминая и стараясь понять. Лизнул щелистое бревно. Бревно было соленым.

Вышла мать. Не стала пить чай. Вспыхнуло прежнее доверие к ней.

— Почему? — спросил Колька, касаясь щекой стены.

— Что?

— Почему соленый дом?

— Море, — ответила мать.

Колька взглянул требовательно и нетерпеливо. Мать взяла его за руку, и они молча пошли в ту сторону, где вздыхало равномерно и бесконечно.

Редкой цепочкой росли впереди деревья. За ними земля обрывалась, и дальше ничего не было. Только голубело между стволами, будто небо продолжалось вниз.

— Где же море? — спросил Колька.

Мать взглянула с улыбкой, не ответила.

Они свернули на спускающуюся вниз тропинку. Тропка извивалась змеей, уводила в земляное ущелье. По сторонам ущелья висели крючковатые корни — те деревья, что недавно были впереди, стояли теперь наверху, зелеными кистями упирались в небо, и было удивительно видеть и корни, и листья одновременно.

Тропинка вывела из земляного коридора и оставила их на крупных голубых голышах. Голыши сдвигались под ногами, стоять на них было непривычно.

Мать остановилась. И Колька остановился, едва не налетев на нее.

— Зажмурься, — сказала мать.

Он послушно закрыл глаза. Мать взяла его за плечи и поставила перед собой.

— Теперь — смотри, — сказала она.

Он передохнул сначала. Потом взглянул.

Сверкающая голубая бесконечность обняла его, и это объятие было нежнее, чем прикосновение матери. Он перестал дышать. Оступаясь и соскальзывая с окатанных голышей, побежал навстречу искрящемуся голубому зову.

Полоса голышей кончилась. Песок. Сначала сухой. Потом напоенный водой, словно талый снег. Набегают полукружия волн, вздувают пену из воздуха, оставляют ее на песке.

Он остановился. Волна выгнула спину, подкатилась к ногам. Не достала. Он сбросил сандалии. Волна снова выгнулась и лизнула пальцы. Он засмеялся. Упругий удар — на коленях повисли безвольные водоросли, сзади глотал воду сухой песок. Опав, волна скатилась обратно. На ней стояли две стоптанные сандалии. Он засмеялся еще громче и кинулся в воду, туда, где было солнце, и солнце разбилось на тысячи желтых брызг, и брызги опустились в море, и море засверкало тысячами солнц.

— Ма-ма!.. — кричал он. — Мо-ре!..

Камешки

Потом Колька стал воспринимать море по частям.

Колеблющаяся игра изумрудных водорослей, музыка плавных движений — хочется рассмотреть это ближе, он вытаскивает горсть зеленых нитей, но, едва соприкоснувшись с воздухом, нити умирают, липнут к пальцам, превращаются в грязь, — музыка разрушена. И это море.

А это? Похоже на носовой платок концами книзу, болтается на волнах, туда-сюда, дай-ка я его — рука тянется, хватает — и разжимается мгновенно. От неожиданности даже вскрикнуть не удалось. Колька вытаскивает руку из воды, смотрит — ладонь краснеет от ожога, а носовой платок, волнообразно работая концами, улепетывает подальше от берега. Медуза. И это море.

Темнокрылые чайки отдыхают на далеких камнях, садятся на волны, перекликаются в полете, пикируют к воде и взмывают с пойманной рыбой — рыба блестит в клюве, как лезвие ножа. И это море.

А еще море под ногами, прямо на земле. Когда Колька нашел каменную загогулину и когда мать объяснила, что это остаток древнего моллюска, и когда оказалось, что под его ступней еще три таких же окаменевших жизни, и когда он хотел переступить, и переступить оказалось некуда, так много везде было этих серых завитушек и оранжевых прямых цилиндриков — «чертовых пальцев», и когда ему показалось, что вся масса прибрежных камней, вспомнив свое живое прошлое, начинает шевелиться и уползать из-под ног, и он поднялся на цыпочках, чтобы не раздавить, а потом сделал испуганный прыжок в сторону зеленеющих деревьев, — это тоже было море.

Он долго сидел на привычной, доброй траве, внимая странным особенностям моря. Потом медленно, настороженно, выбирая куда поставить ногу и отодвигая подозрительно живые камни, вернулся к воде. Присел на корточки и, захватив горсть сырого песка, стал сосредоточенно разглядывать каждую песчинку. И оказалось, что то, что он принимал за песок, было множеством мелких-мелких ракушек. Он вытер руки о штаны и опять вернулся на привычную, добрую траву. Морщил лоб, смотрел на серебристую, как рыбья чешуя, рябь моря. У самого горизонта темнели игрушечные катера. Уже больше часа прошло, как Колька у моря, а катера не сдвинулись с места.

— Они что — сломались?

— Они ловят рыбу, — ответила мать.

Колька еще больше наморщил лоб.

Вчера их хозяйка, тетя Нюта, жарила угрей. Угри были длиннющие, больше метра, черные, как сажа, и круглые, как змеи. Их потрошили, а они извивались и дергались. Разрезанные на части, аккуратно уложенные на сковородку, они все еще жили и нарушали порядок, в котором тетя Нюта собиралась их жарить. Тетя Нюта сердилась и шлепала их ложкой.

Крик