Сколько живут донжуаны

Он сказал, что будет дожидаться ее в своей машине позади ресторана, возле мусорных баков, точнее, за баками. Все-таки ее, в пышном свадебном платье, невозможно будет не увидеть, если она просто встанет и выйдет. На крыльце ресторана всегда найдутся курильщики, потенциальные свидетели ее бегства.

Все происходило как в тумане: покупка платья, драгоценностей, составление списка приглашенных, долгие и нудные разговоры с Кларой, взявшей все хлопоты по организации свадебного торжества на себя. И все это между утомительными репетициями, связанными с подготовкой к конкурсу, и не менее утомительными любовными играми будущих молодоженов — Игорь Николаевич тщательно готовился к браку, доказательством чего стала солидная стопка купленных им иллюстрированных пособий по сексуальному образованию.

Таня же куда более серьезно относилась все-таки к фортепианным занятиям: Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром — это не шутка, это адский труд, это почти сутки за роялем. Но теперь, после всего, что им всем пришлось пережить, и после того, как она спешно получила статус невесты, она уже прочно обосновалась в квартире Игоря Николаевича и должна была постепенно вживаться в роль хозяйки дома. Конечно, в силу своего характера и бытовой безалаберности (опять же, простительной, ведь она была юной, хорошенькой и тем более гениальной) она не осознавала этого и все равно чувствовала себя там в гостях, однако не могла не ощутить и некоторые существенные плюсы, качественно улучшившие ее жизнь: став, по сути, членом семьи и переехав к Светлову, она могла теперь еще больше заниматься, причем на превосходном инструменте, вовремя кушать и ложиться спать. Ее жених, когда его не было дома, строго следил за ней, контролируя ее по телефону.

После унылой и грязноватой квартиры на Садовой-Каретной квартира Игоря привнесла в жизнь Тани ощущение комфорта, уюта, чистоты и сытости. И она никак не могла понять, чего же ей не хватает, почему временами она чувствует себя несчастной? Ведь теперь, казалось бы, у нее было все, о чем она только мечтала!

Она никак не могла разобраться в себе. Порой, когда день складывался удачно и она справлялась с поставленными задачами, ей нравился звук, который она извлекала из рояля, да и пальцы бегали словно бы сами, и она не промахивалась мимо клавиш, это ощущение какой-то гармонии переносилось и на другое — ей начинали нравиться прикосновения жениха, она начинала понимать природу наслаждения. Но бывали и другие дни, когда она забывала, как ей казалось, ноты, то есть она играла в постоянном страхе что-то забыть, и ее начинало трясти, она нервничала до зубовного стука, до пота! Это были панические атаки, свойственные многим пианистам, и хотя она играла пока что не на сцене, а только репетировала, все равно она как бы заранее паниковала, боялась сцены, зрителей в зале, но, конечно, главное — она боялась Светлова. И тогда чувство неприязни к нему, как к человеку, держащему ее в постоянном напряжении, выливалось в отсутствие желания, и она отвергала его ночью. Говорила ему разные унижающие его достоинство слова и получала удовольствие, когда видела, как он страдает. Правда, потом, когда она успокаивалась, ей хотелось уже пожалеть его, и она обнимала его спящего, целовала его, повернутого к ней спиной, в затылок или плечо, и ей почему-то хотелось плакать от любви к нему, от нежности, ее переполнявшей.

Ей не с кем было поговорить об этом. Для всех, кто знал ее в этом большом городе, она была наглой провинциалкой, которая залезла в постель к своему преподавателю и соблазнила его с целью устроить свою жизнь. После сторожевского шоу, когда история любви Светлова к ученице была выставлена напоказ, только несколько человек, хорошо знавших Таню (не считая, конечно, Клары, которая из любви к брату приняла бы в снохи даже дикую ментавайку[1] с заточенными зубами и юбкой из пальмовых листьев), порадовались ее союзу с Игорем. Это мама и практически все жители ее деревни. Мама редко звонила ей, боялась потревожить, помешать, отвлечь от занятий, у них была договоренность, что звонить будет Таня. И она звонила, часто, и чем ближе подходил день свадьбы, тем звонков становилось больше. Она рассказывала маме все то, что ее саму, Таню, волновало меньше всего, а маму очень даже: быт, деньги, подготовка к свадьбе, отношения с Кларой.

В минуты, когда Таню охватывало такое отчаяние, что хотелось выбежать из дома и бежать куда глаза глядят, чтобы только не быть прикованной ни к роялю, ни к этой набитой дорогими вещами квартире, ни к чужому пока еще телу мужчины, ко всем запахам, звукам, ощущениям ее новой жизни, она слышала голос, от которого вся покрывалась мурашками: «Только знай, что теперь у тебя есть я. И это — не пустые слова. Всегда и во всем можешь на меня рассчитывать».