Сколково: принуждение к чуду

Ирина Дежина откровенно отвечала, что не знает ответа. И никто его не знает. Потому что никто всерьез не задавался вопросом, что же на самом деле осталось в российских научных институтах. «Попытки собрать какие-то показатели продолжались десять лет, но ничего не дали, — объясняла она. — Потому что собирали не то и смотрели не на то. Считали публикации, количество ученых до 39 лет, патенты, сколько защищено диссертаций. Но это абсолютно ни о чем не говорит. Потенциал можно оценить, когда ты своими ногами приходишь в институт и смотришь, какое там стоит оборудование, есть ли вокруг него мусор, то есть работают на нем или же оно „стерильное“. Если там молодые ученые, надо выяснить, о чем они говорят, какие у них мысли. Все это в рамки количественных формальных отчетов, которые у нас так любят, не укладывается. Это экспертная оценка, провести экспертизу могут только те, кто разбирается в предмете исследования. А у нас, оказывается, и экспертов своих тоже уже давно нет. Из-за рубежа пригласить? Но у нас же шпиономания, все боятся, что у них что-нибудь украдут».

В России нет своих экспертов, которые могут сходить и посмотреть, кто и что «осталось в живых» в институтах. В Россию не приглашали экспертов, которые смогли бы сходить и посмотреть.

Но зловредные западные эксперты, бес им в ребро, пусть и издалека, но все-таки пытались оценить состояние российской науки, хотя об этом их никто не просил.

«Россия на протяжении длительного периода была интеллектуальным лидером Европы и одним из флагманов науки мира, — писали в 2010 г. аналитики из авторитетного агентства Thomson Reuters. — Сейчас падение ее доли в мировой науке вызывает не просто удивление, а настоящий шок. В то время как другие страны наращивают свой научный потенциал, Россия едва удерживается на имеющемся уровне и даже скатывается назад в областях, в которых она была исторически сильна — в физике и изучении космоса».

Такой неутешительный вывод аналитики Thomson Reuters сделали, опираясь на данные принадлежащего компании портала Web of Science, на котором индексируются научные публикации. Оказалось, что за минувшие пять лет российские ученые опубликовали 127 тыс. работ, что составило всего 2,6 % от общемирового количества. Это больше, чем в Бразилии (102 тыс.), но меньше, чем в Индии (144 тыс.), и значительно меньше, чем в Китае (415 тыс.). «А ведь еще 20 лет назад российские ученые публиковали научных статей больше, чем ученые Китая, Индии и Бразилии вместе взятые. Развитие научной деятельности в России испытывает большие сложности, и шансы на исправление ситуации малы»[53].

Исследователи науки Лоэт Лейдесдорф из Университета Амстердама и Лутц Борнманн из Мюнхенского отделения Общества Макса Планка пошли дальше. Опираясь на данные все того же портала Web of Science, они выяснили, где проводятся самые востребованные научные исследования. На основе цитируемости статей по физике, химии и психологии они составили карту научной эффективности городов. Москва оказалась местом, где на одну востребованную статью приходится рекордное количество «научной макулатуры»[54].

Индекс цитируемости научных публикаций — лишь один из критериев оценки. Цитируемость не говорит о том, насколько правильны или ошибочны мысли, изложенные в той или иной статье. Ведь бывает и так, что статья привлекает к себе большое внимание, но все, кто к ней обращаются, говорят, что она неверна. Истории известны и случаи, когда к тем или иным научным работам начинают обращаться спустя много лет.

«Тем не менее если у российских статей низкая цитируемость — это значит, что их никто не читает, никто ими не интересуется, — объяснял мне физик Артем Оганов, профессор Стонибрукского университета в Нью-Йорке и почетный профессор МГУ. — И неважно, правильные ли они. Ими не интересуются, потому что тематика не та, они не в тренде. Либо причина более приземленная — статья опубликована только на русском языке и ее никто не может прочитать. Либо — на таком плохом английском, что прочитать ее тоже невозможно»[55].

Язык публикаций, как объяснял Артем Оганов, играет с нашими статьями злую шутку. Статьи на русском языке никто не читает, русские научные журналы не просматривают, хотя хорошие работы в них, безусловно, попадаются. Можно ли поднять цитируемость за счет языка? Безусловно, и достаточно высоко. Но все же не так, как нам бы хотелось.

«Слишком много научных групп в России занимаются не той наукой, которая сегодня востребована, — говорит Оганов. — Исследуют то, что никому в мире не интересно. Иногда бывает, что люди занимаются чем-то по инерции, хотя тема их исследования давно устарела. Бывает, что ученый не знает, что задача, над которой он работает, уже давно решена. А он может еще 30 лет над ней корпеть».

Я просил Артема Оганова уточнить эту мысль. Сказанное им показалось мне комичным. Возможно ли, чтобы в век Интернета существовали ученые, которые ходят на работу, решают давно решенную кем-то задачу, и никто — ни коллеги, ни начальство — не могут им об этом сказать?