Скользя во тьме

— Ну-ну, парень, — резко произнёс Лакман, беря приятеля за плечо. — У тебя, часом, не прокрутка пошла?

— Ага, ему контрамарку в театр достали, — хихикая, подхватил Баррис.

— Ты лучше присядь, — предложил Лакман, провожая Арктура обратно к сиденью водителя и помогая сесть. — Да, приятель, ты что-то совсем плохой. Просто посиди. Не бери в голову. Никого не угрохало, зато теперь мы предупреждены. — Он захлопнул дверцу. — У нас всё хоккей, врубаешься?

Тут у окна появился Баррис и предложил:

— Хочешь кусочек собачьего дерьма, Боб? Пожевать?

Распахнув глаза и похолодев, Арктур на него уставился. Мёртвые зелёные стёкла ничего ему не выдали. Он правда это сказал? — задумался Арктур. Или это мой чайник крышку подбрасывает?

— Что-что, Джим? — переспросил он.

Баррис заржал. Всё ржал и ржал.

— Оставь его в покое, приятель, — рявкнул Лакман, толкая Барриса в спину. — Отъебись!

— Что он только что сказал? — спросил Арктур у Лакмана. — Что за чертовщину он только мне сказал?

— Без понятия, — отозвался Лакман. — Я и в половину баррисовских телег не въезжаю.

Баррис по-прежнему улыбался, но уже молча.

— Сука ты, Баррис, — рявкнул на него Арктур. — Я знаю, что это твоя работа. Ты, блядь, сперва раскурочил цефаскоп, а теперь машину. Ты, пидор, это сделал, залупа ты конская. — Выкрикивая всё это улыбающемуся Баррису, Арктур едва слышал собственный голос, а жуткий смрад собачьего дерьма всё усиливался. Тогда он умолк — просто сидел над бесполезным рулём, отчаянно стараясь не блевануть. Какое счастье, что тут Лакман, подумал Арктур. Иначе бы уже сегодня всё для меня закончилось. Всё оказалось бы в руках этого выжженного ублюдка, хуеплёта злоебучего, с которым мы в одном доме живём.

— Не бери в голову, Боб, — сквозь наплывы тошноты просочился голос Лакмана.

— Я знаю, что это он, — прохрипел Арктур.

— Блин, да почему? — Лакман то ли говорил, то ли пытался сказать. — Таким макаром его бы тоже по асфальту размазало. Почему, приятель? Почему?

Запах всё ещё улыбающегося Барриса пересилил Арктура, и он блеванул прямо на приборную доску собственного автомобиля. Тут же, светя ему в глаза, зазвенела тысяча тоненьких голосков, и вонь наконец стала исчезать. Тысяча тоненьких голосков кричала о своей заброшенности; Арктур их не понимал, но теперь он хотя бы мог видеть, да и вонь уходила. Дрожа, он потянулся в карман за носовым платком.

— Что было в тех колёсах? — гневно спросил Лакман у улыбающегося Барриса.

— Чёрт возьми, я ведь тоже несколько глотнул, — стал оправдываться Баррис. — И ты. Мы-то глючить не начали. Так что колёса тут ни при чём. Да и потом так скоро. Как это могло быть из-за колёс? Желудок просто не успел бы впитать…

— Ты меня отравил, пидор, — свирепо процедил Арктур. Зрение его почти прояснилось. Мозги тоже понемногу прочищались — если не считать страха. Теперь, как рациональная замена безумия, пришёл страх. Страх перед почти случившимся, страх перед смыслом почти случившегося, страх, страх, жуткий страх перед улыбающимся Баррисом, перед его блядской табакеркой, перед его псевдонаучными объяснениями и бредовыми заявлениями, привычками и приёмчиками, приходами и уходами. И перед его анонимным звонком в полицию, перед его смехотворной сеткой для сокрытия настоящего голоса, которая прекрасно сработала. Но только это всё равно как пить дать был Баррис.

Пиздобол крепко за меня взялся, подумал Арктур.

— Никогда не видел, чтобы кто-то в таком темпе вылетал, — говорил Баррис, — но в данном случае…

— Тебе уже лучше, Боб? — спросил Лакман. — Блевотину мы уберём, нет проблем. Перебирайся-ка на заднее сиденье. — Они с Баррисом вместе открыли дверцу. Шатаясь, Арктур вылез наружу. — Ты точно ничего ему не подсунул? — снова спросил Лакман у Барриса.

В знак протеста Баррис замахал высоко поднятыми руками.

Глава шестая