Скользящие в рай (сборник)

Довольно скоро вместо свободы я почувствовал себя одиноко. Нет, внутренне я не совсем тяготился одиночеством, более того, оно было мне необходимо и предельно, единственно дорого. Но тело страдало без прикосновений. Значит, мне нужна была женщина. Мне нужна была максимально простая женщина, способная выдержать неудачника, каковым я себя, кстати, не считал. Женщина без лишних запросов. И желательно симпатичная. И еще – мне нужна была во всех смыслах другая женщина.

Я нашел ее в пустом подземном переходе часу эдак в двенадцатом ночи. Она стояла одна, с трудом опираясь рукой о стену и наклонив голову. На ней было длинное летнее пальто белого цвета, видимо, дорогое. На ногах белые туфли с высоким каблуком. Я обратил внимание на ее волосы, густые и чистые, очень ухоженные. Мне нравятся густые, ухоженные волосы у женщин. К тому же она была белокурая. Именно не блондинка, а белокурая – волосы рассыпались плотными волнами по плечам. Лица видно не было.

Я неуверенно подошел к ней и спросил, нуждается ли она в помощи. Она ничего не ответила, была неподвижна, будто не слышала, тогда я опять спросил:

– Может быть, вам плохо?

Она кивнула и глухо подтвердила, что плохо. Потом подняла на меня лицо. Ей было чуть за тридцать, и она была пьяна в дым. Тушь на глазах поплыла. Губная помада размазалась. Но вообще в облике этого крокодила все-таки угадывались паскудно-миловидные черты. Во всяком случае, я предложил довести ее до какого-нибудь безопасного места. Она согласилась, и я дотащил ее до такси. Усаживаясь, она вдруг потребовала номер моего телефона, протянув мне контурный карандаш и растопыренную ладонь.

Звонок прозвенел вечером следующего дня.

– Это кто? – спросила она тяжелым голосом.

Я сразу догадался, что это она, уже по звонку, который звонил раздраженно.

– Ваш вчерашний кавалер.

– Ах ты, гад поганый, напоил девушку и бросил? Да я тебя знать больше не желаю!

– Нет-нет, я просто помог вам поймать такси.

Пауза. Потом:

– А-а… да-да… ну-ну…

И, помешкав, бросила трубку.

23

Тем временем деньги таяли. Надо было потихоньку начинать вынюхивать средства на пропитание в этом грязном, бескрайнем человейнике. Как ни гнал я эту мысль, она возникала передо мной все настойчивей. Мне хотелось рассчитаться со всем, что тянуло меня обратно, хотелось, как я это туманно называл, уйти , но не получалось. Еще недавно я это покорно как-то все принимал. Теперь во мне нарастало злое, нетерпеливое раздражение.

Навестил меня как-то Петров. Пришел без звонка. Я, грешным делом, подумал, что это жена вернулась. Петров светился радостью предвкушения. Я сразу увел его из квартиры, чтоб сохранить небольшие запасы еды в холодильнике. В соседнем дворике Петров, я и потерявший очередную работу Гена упились дешевой водкой. Петров говорил длинные, путаные тосты, неумело вдаваясь в экспромты, а после отплясывал гопака на клумбе, потный от алкоголя, с вывороченными, свирепыми ноздрями. Осоловевший Гена вдруг откинул со лба волосы, подтянул мешки под глазами и признался, что он первый в стране стал называть телевизор ящиком , а также придумал поговорку «Не путайте божий дар с яичницей». Так и ушло в народ, все пользуются, а не знают, кто автор. А потом долго, монотонно проклинал власть, коррупцию, законы, капиталистов и свою собачью жизнь.

– Да хватит тебе! – рявкнул Петров, задыхаясь. – Жизнь – говно! Так давай, чтоб и нежизнь тоже говном была!

А наплясавшись, прижался к моему плечу и вдруг разродился признанием:

– Каждое утро встаю с чувством ненужной бодрости.

Через два дня, повздорив на заре с двумя чертями, приставшими к нему на кухне с подлыми вопросами, Гена извлек с антресоли обрез, вышел на балкон и с балкона двумя меткими выстрелами уложил пару черных котов. Потом позвонил мне и сказал:

– А и нежизнь – тоже говно. Так и передай своему другу.

Санитары и менты подъехали одновременно и даже поспорили, кому из них забирать Гену, который в это время с чувством исполненного долга торопливо допивал водку, разлитую для чего-то по трем стаканам.

Вечером того же дня я неподвижно лежал в вытоптанной траве на пустыре и смотрел мутным взором прямо перед собой. Кто думает, что жизнь создана для счастья, тот полный засранец. Жизнь создана для насекомых. И только для них. Все – леса, поля, звери, человеки – все для них. На одном таком пустыре их, верно, больше, чем людей на всей земле. Они чего хочешь переварят и не подавятся. Если бы насекомые умели хоть что-то чувствовать, они бы наверняка почувствовали себя человеком. А кто ищет счастья, пусть утрется.

По трассе, примыкающей к пустырю, взад-вперед проносились машины.

24

Несколько дней я слонялся по улицам, разглядывал прохожих и витрины дорогих магазинов. Почему-то было приятно ничего не хотеть, ни о чем не думать, а главное – не стремиться быть одним из миллиона осмысленных, целеустремленных, благополучных.