Скопец

Все трое прошли в соседнюю комнату, за стенку. Там оказалось гораздо теплее. Шумилов бегло осмотрелся: комнатка небольшая, узкая как шкаф, с поотставшими в углах обоями, с двумя тёмными фотографиями в рамках на стене. На одной можно было различить Владимира Базарова с маленькой девочкой и женщиной, видимо, первой женою. Рамка этого семейного портрета была увита веточкой бумажных цветов. На другом дагерротипе также можно было видеть папашку с этой же самой женщиной. Застывшие позы и напряжение, легко читавшееся в лицах, свидетельствовали о том, что процесс экспозиции снимка оказался для этих людей непривычным и мучительным. Напротив двери — окно, справа — узкая кровать с горкой подушек и ажурными подзорами. У левой стены, как раз напротив кровати, в комнату полукругом вдавалась печь — та самая, что другим своим боком обогревала гостиную, которую они только что покинули.

Анастасия Владимировна сидела на жёстком стуле у окна, держа в руках плюшевого медвежонка, которого прижимала к телу. Она с явной тревогой уставилась на вошедших. Домна стала к ней приближаться, приговаривая негромким елейным голосом:

— Настенька, голуба моя, тут записочка от тятеньки для тебя… Записочка для тебя. Тятя написал, папа!

— Тятя? — женщина на стуле осклабилась, показав жёлтые зубы.

Шумилов поймал себя на том, что его раздражает запах, висевший в этой комнате; он вспомнил о народном поверии, гласившем, что настоящий сумасшедший всегда особенно пахнет, и запах этот невозможно ничем перебить — ни дорогим мылом, ни свежим бельём.

— Да, голубушка, именно тятя! Вот записочка, — Домна протянула Настасье листок. — Возьми, почитай его, ну-ка возьми…

Сумасшедшая отбросила от себя медвежонка и двумя руками ухватилась за бумажку. Шумилов думал, что Настасья сейчас её разорвёт, однако, он недооценил женщину: та довольно ловко развернула записку. Настасья явно сталкивалась с такими вещами прежде.

— А скажи-ка, синичка моя, куда ты положила тятенькину шкатулочку? Шкатулочку тятину? А-а? Ну-ка, скажи, милая голубушка!

— Тятину? — встрепенулась Настасья. — Тятину коробочку?

— Именно. Он тебе письмо написал, что коробочку надо взять. Сейчас письмо будем читать, но ты шкатулку мне давай. Давай шкатулку, и будем письмо читать.

Домна, говоря всё это, ласково поглаживала Настасью по плечу, но та, при последних словах тётушки, вскочила стремглав со стула и с криком оттолкнула её от себя. Лицо сумасшедшей переменилось, теперь в нём явственно читалась паника. Шумилов оторопел от неожиданной прыти Анастасии, подобную энергию невозможно было предположить в её вялой и аморфной с виду фигуре. Домна, правда, толчка и крика не испугалась, сказалась, видать, привычка к общению. Она продолжила что-то ласково бормотать Анастасии, поглаживая её по руке.

Сумасшедшая вроде бы немного успокоилась. Побуждаемая ласковыми увещеваниями тётушки, она наклонилась над кроватью и откуда-то из-под подушек выудила довольно большую шкатулку с лаковыми росписями по бокам и крышке и изящными латунными уголками. Шкатулка, насколько мог её рассмотреть Шумилов, находилась в прекрасном состоянии; не иначе, как это был подарок Анастасии от папеньки, дабы полоумная женщина могла хранить в нём свои «богатства».

Вцепившись двумя руками в шкатулку у груди, Настасья вжалась спиною в угол за кроватью, тем самым максимально отдалившись от мужчин. Получалось, что Домна, стоявшая перед нею, закрывала её собою, исключая всякую возможность внезапно выхватить предмет из рук сумасшедшей. Шумилов посмотрел на Иванова: у того ходили желваки и кривились губы, не требовалось большого ума, чтобы понять как сыщик внутренне негодовал на разворачивавшуюся у него на глазах нелепую ситуацию.

— Тятенька дал! — изрекла Настасья, прижимая шкатулку к груди. — Мне дадено… Тятенька дал!

— Ну же, милая Настя, ну не артачься, видишь, господа пришли важные, записку принесли, давай почитаем записку от тятеньки, — спокойно, не повышая голоса, продолжала увещевать Домна Казимировна. — Ну, не упрямься!.. Давай скорее шкатулку, и сядем письмо читать. А потом я тебе сегодня же венское пирожное куплю, сходим в кондитерскую, как давеча…

Но Настя только упрямо мотала головой, ещё сильнее вжимаясь в угол. Недоверие и страх всё явственнее проступали на её лице. Наконец, она не выдержала и затрясла головой, отчего волосы, до той поры прибранные в косу, стали рассыпаться. Они падали на её лицо неопрятными лохмами, взгляд сумасшедшей делался всё более диким — она явно впадала в какое-то невменяемое состояние. Шумилов понял, что ещё минута-другая. и ситуация сделается неконтролируемой: Настасья начнёт орать и биться головой о стену, а Агафон, чего доброго, не преминёт воспользоваться грубой силой.

Домна повернулась к мужчинам и зашипела:

— Видите, я же говорила вам, что она не отдаст! Это завсегда так — что папаша ей скажет, то в голову ей втемяшивается намертво!

— Мне уже надоело смотреть на этот цирк уродов, — мрачно процедил Иванов, но к счастью негромко, так что Домна, скорее всего, слов его не расслышала.