Скопец

— Конечно, предоставим, в гостевом крыле, вот как раз подле Алексея Ивановича, — Селивёрстов кивнул Шумилову. — А возок понадобится ли ещё? Ничего про то сказано не было?

— Нет, можно распрягать. Доктор какие-то лекарства привёз с собою, сказал, что более ничего другого не нужно. Сейчас Василию Яковлевичу грелки поставили в ногах и на спину, горчичник под лопатку, кровь от почки оттянулась, и ему вроде бы полегчало. Глядишь, и ночь нормально пройдёт.

— В этом деле главное не есть острого и спину не застужать, — важно провозгласила Надежда Аркадиевна.

На сказанное ею никто не обратил ни малейшего внимания, словно на скрип половицы.

Минут через пять в коридор выглянул Франц Гессе, с улыбкой сказал:

— Ну, не судьба мне от вас уехать! Найдёте для меня комнату? А то ехать мне далеко, а дома никто не ждет: семья на даче!

— Найдём, господин доктор, не сомневайтесь, — заверил Селивёрстов.

— Я, собственно, трубку вышел покурить, — продолжал Гессе. — Кто составит мне компанию?

Шумилов вместе с Базаровым отправились проводить доктора. Алексей был даже рад, что никто более за ними на увязался, представилась возможность свободно обсудить с доктором некоторые интересовавшие его вопросы. На террасе, после того, как Гессе раскурил трубку, Шумилов осторожно поинтересовался:

— А что, Василий Александрович зело нездоров?

— Ну, как говорят доктора, здоровых людей нет вовсе, есть лишь необследованные, — иронично отозвался Гессе, видимо, он пребывал в прекрасном расположении духа. — Я знаю Василия Александровича мало, можно сказать, вовсе не знаю, но на почки, как сами изволили убедиться, он жалуется.

— Скажите, доктор, а смерть Соковникова — старшего вам показалась неожиданной?

— Хм-м-м, — Гессе озадаченно покрутил головою, — хороший вопрос, господин Шумилов, вы часом не подвязались на адвокатском поприще? Я так отвечу: в том, что Николай Назарович болел, я не нахожу ничего удивительного: возраст да ещё плюс сплошные негативные эмоции постоянно. Насчёт «ожидал» — «не ожидал» такой развязки… наверное, не ожидал, но смерть его считаю безусловно естественной. Потому и дал разрешение на захоронение. Если б у меня возникла хотя бы толика сомнений, то такого разрешения не было бы.

— О каких негативных эмоциях вы говорите? — поинтересовался Шумилов.

— С некоторых пор Николай Назарович стал жить очень замкнуто. Он сделался настоящим мизантропом, человеком, ненавидящим жизнь и людей. Окружающие его раздражали, понимаете? Общался он только с докторами, да своими дружками Куликовым и Локтевым, но вовсе не потому, что был к ним искренне расположен, а так… по инерции, что ли. Сплошные раздражения — на слуг, на управляющего, на камердинера, — последовал кивок в сторону молчавшего Базарова, — наверное и на меня тоже раздражался, в каждом подозревал скрываемую неприязнь к собственной персоне, неискренность, корысть. Николай Назарович искренне считал, что к нему приходят с поздравлениями только в надежде попросить в долг, а дружбу изъявляют, дабы попользоваться его деньгами и гостеприимством. Хозяйство у него ещё пять лет назад было очень большое — на даче два дворника, конюх, садовник и огородник, птичница, две кухарки — для хозяина и челяди, управляющий, лакей вот, Владимир Викторович, — последовал новый кивок в сторону Базарова, — но лакей на положении скорее компаньона, нежели просто слуги, плюс к этому две горничные. А прибавьте сюда ещё штат прислуги в городском доме — три дворника, истопник, экономка. Представьте, каких это денег стоило!

— То есть он принялся экономить.

— Можно сказать и так. Да только это была странная экономия. До абсурда иной раз доходило: кувшин кваса для своего же потребления велел растягивал на два дня, и прислугу грубо бранил, ежели квасу не хватало. Вообще, брань Николая Назаровича в адрес прислуги я слышал неоднократно. Ежели слуга действительно где-то не досмотрел — тут просто громы и молнии метались. Как-то раз, помню, приехал — он лежит на диване в гостиной, и вид у него такой, словно вот-вот его удар хватит: лицо багровое, отёчное, вены на виске вздулись. Оказывается, это он так разволновался из-за конюха. Тот просыпал ведро овса прямо на пороге конюшни. Ведро это совсем проржавело и дно вывалилось. Ну, конюх как мог овёс-то собрал, но всё равно много его втопталось в грязь. Николай Назарович это увидел и пришел в негодование, конюх мне потом рассказал со слезами, что хозяин батогами его отходил — до такой степени вознегодовал. А по мне — да тьфу на этот дурацкий овёс, тоже мне ценность. Сколько ведро стоит? Дай Бог, если десять копеек серебром… И ладно бы, коли б Соковников копейки считал, а то ведь состояние — одно из крупнейших в России! Срам какой-то, тьфу!

— А вы не допускаете мысли, что Соковников испытывал в последние месяцы финансовые трудности?

— Ну что вы, нет!

— Почему так уверенно отвечаете? — тут же переспросил Шумилов.

Доктор неожиданно засмеялся: