Скопин-Шуйский

Она вскочила с ковра и в каком-то непобедимом ужасе протянула вперед свои худенькие, сморщенные ручонки. Марья Ефимовна тоже вскочила с постели.

— Крови, крови-то сколько! — продолжала в ужасе Агашка. — Слышишь, слышишь!

Охваченная тревогой, княгиня, вся дрожащая, напрасно напрягала свой слух.

Глубокая тишина царила вокруг. Прямо из окна виднелась большая дорога, озаренная лунным светом, так что казалась широкой полосой белого полотна. Ни звука. Даже собачий лай смолк.

— Дура, молчи! — со злобой произнесла княгиня. Но карлица не трогалась с места.

И вдруг княгиня услышала как будто отдаленный топот. Она вся замерла. Ближе и громче! И вот на дороге в лунном сиянье несутся, как призраки, три всадника. Они направляются прямо к воротам.

Княгиня вскрикнула и бросилась вон из горницы.

Михаил Васильевич еще не спал. Он тоже услышал тонким слухом прирожденного воина стук копыт на пустынной дороге и поспешил пойти к воротам. Едва он успел подойти к ним, как взмыленные кони остановились и хриплый голос закричал:

— Скорей, скорей, дело до Михаила Васильевича, открывай ворота, буди боярина!

И этот хриплый зов сопровождался бешеными ударами в ворота. Караульные бросились к ним, замелькали огни, и в одну минуту просторный двор наполнился людьми.

По приказанию Михаила Васильевича ворота были сейчас же отворены. Всадники уже спешились и, оставив коней, без шапок вошли во двор знатной боярыни.

Князь был поражен, узнав в человеке, быстро шедшем впереди других, Ваню Калузина. Лицо Калузина при лунном сиянии казалось иссиня-бледным. Волосы прилипли к вспотевшему лбу.

— Ваня, что ты? — с тревогой спросил Михаил Васильевич, подходя к нему.

— Князь, родной, — задыхаясь проговорил Ваня, — горе, беда на Москве.

— Пойдем в горницы, — коротко произнес князь. — Скажите матушке-княгине, чтобы не тревожилась, а то нашумели вы уж очень, — добавил он, обращаясь к дворовым.

Князь молча прошел к себе в комнату. Калузин следовал за ним. Князь приказал подать рыбы и вина и выслал всех из горницы. Калузин с жадностью выпил вина.

— Говори, я слушаю, — сказал Михаил Васильевич.

— Царь убит, — дрожащим шепотом произнес Калузин.

Князь медленно поднялся с места. Он сильно побледнел, и глаза его грозно сверкнули. Быть может, он счел себя жертвой шутки.

— Богом Христом клянусь, боярин! Сам видел труп его! — торопливо проговорил Калузин, испугавшись грозного выражения в лице князя.

— Кто же убил его, расскажи, Ваня, — сдержанным голосом начал князь, — и что на Москве?

— О князь, ровно ад был на Москве, дядя твой Василий Иванович поднял стрельцов на царя, торговых людей, а больше бродяг да голи кабацкой, да тюрьму открыл.

— Дядя! Мой дядя! Князь Василий Иванович Шуйский! Он, помилованный! — вскричал Скопин, выпрямляясь во весь рост и поднимая кверху руки. — А если ты говоришь облыжно, а если ты ошибся, Ваня? — зловещим голосом тихо докончил князь, опуская руки и пронизывая Калузина загоревшимися глазами.

— Сам видел, сам слышал, крест на том целую, — твердо проговорил Калузин, быстрым движением расстегивая ворот и вынимая крест.

— Вот, Михаил Васильевич, — и он, перекрестясь, поцеловал крест.

— Горе! Горе! — простонал князь, хватаясь за голову. — Горе! — повторял он, бегая из угла в угол по просторной комнате. — Иуды, безумцы, не ведают, что сотворили! И снова шатнется родная Русь и польется кровь христианская! И подымутся призраки из кровавых могил! Боже! Отврати гнев свой правый, да не погибнем мы!..

Калузин не вполне понимал отчаяние князя, но ему было жутко… Ему невольно пришло в голову, что будь князь на Москве, этот самый юный князь, внушавший ему сейчас какой-то необъяснимый трепет, то, быть может, никто не посмел бы подняться на Москве.

Князь вдруг остановился.

— Они обманули меня! — вскричал он. — И я как слепой цыпленок дался им в руки.

Он помолчал, стараясь овладеть собою. Через минуту он, по-видимому, спокойно обратился к Калузину:

— Говори все, что знаешь, что видел.

Калузин собрался с мыслями, выпил вина и начал:

— Когда уехал ты, князь, все сделал я сперва по порядку: собрал и нарядил людей, как ты приказал, сбегал к боярину Семену Васильевичу, а потом поехал в Кремль повидать пана Осмольского. Хоть и было поздно, да я знал их обычай, от царя придут, дома опять пируют. Пришел, а у ворот стрельцы, пир кончился у царя, и никого в Кремль не пускают и из него не выпускают, диву я дался, никогда того не бывало. И у всех ворот кремлевских стрельцы… Смутно мне стало. Вернулся я домой и спать не могу, двор обошел, на улицу вышел, рассвело… Вдруг услышал, в набат ударили у Ильи-пророка, на Ильинке, на Новгородском дворе. Думаю, пожар, что ли. А тут во все московские колокола ударили… Гул пошел по всей Москве.

Князь, бледный, со сдвинутыми бровями, слушал рассказ.