Скопин-Шуйский

Все присланное Скопину серебро немедленно переправлялось для чеканки монет на Новгородский денежный двор, который работал в те годы на полную мощь ^[412]. Новгород был первым городом, где начал поиск средств Скопин. «А у меня, господине, в полкех дворяня и дети боярские всех городов немецким людем денги и лошади и платье давали не единожды», — писал он, увещевая пермяков. «И в Новегороде митрополит, и архимариты, и игумены, и гости, и посадские и уездные всякие люди немецким ратным людем на наем, денги, и сукна, и камки, давали сколко кому мочно», — ставил он в пример новгородцев ^[413].

Об этом же мы узнаём из материалов дела, заведенного на дьяка Ивана Тимофеева. К началу 1610 года дьяк Тимофеев отбыл срок своей службы в Новгороде, но выехать в Москву сразу не смог, а летом того же года город захватили шведы. Во время шведской оккупации Новгорода недоброжелатели Тимофеева возбудили против него несколько дел. По-видимому, желавшие свести с ним счеты решили использовать благоприятный для этого момент. Близкий шведским властям дьяк Пятой Григорьев, назначенный собирать налоги с новгородцев, обвинил Тимофеева в расхищении казны во время воеводства Скопина. Тимофеев подал шведским властям встречную челобитную, в которой рассказал о злоупотреблениях местных дьяков и подьячих, воровстве ими казенных денег. О воеводстве же Скопина он сообщил, между прочим, следующее: «Как де приехал в Великий Новгород боярин и воевода князь Михаил Васильевич, а с ним диак Сыдавной Васильев, и велели де им делати на приход и на расход свои книги…» ^[414]Но подьячий Ждан Медведев, «забывсясь сном», допустил ошибку, написал одну и ту же сумму дважды в книгу прихода, что и послужило поводом к обвинению Тимофеева в казнокрадстве. Если бы не оплошность этого подьячего, то, наверное, мы бы никогда не узнали, какой казной располагал Скопин в Новгороде: «Во 117-м году (1609-м. — Н.П.) при боярине и воеводе при князе Михаиле Васильевиче Шуйском в приходе 32 952 рубли 13 алтын пол-6 де(ньги), опроче 2554-х рублев 18 ал(тын) пол-2 де(нег)», которые дважды написал Ждан Медведев. Не густо, если учесть, что каждый месяц одним лишь наемникам необходимо было выплачивать жалованья 38 тысяч рублей.

…В новгородской приказной избе за широким дубовым столом сидели двое: воевода Михайло Скопин и дьяк Иван Тимофеев. Сквозь слюду окна в избу просачивался кроткий утренний свет и весело дробился на серебряных репьях, украшавших окно, — нарождающийся день обещал быть морозным и ясным. На столе горели свечи, в углу постреливала дровами беленая печка. Когда кто-нибудь открывал дверь, в избу врывались клубы морозного пара и терпкий запах моченых яблок и квашеной капусты: в сенях запасливые подьячие держали бочки с соленьями. Свеча давно оплыла, воск золотистой горкой застыл на столе, а Скопин все слушал доклад дьяка Ивана Тимофеева о заснувшем Ждане Медведеве и пересчете доходной книги. «Покупчился я здесь, на новгородском воеводстве, — с усмешкой глядя на новую, заведенную по его приказу приходную книгу и большой кованый ларец с казенными деньгами, думал Скопин. — В гостиную сотню из Бархатной книги переписался». Но по-другому, он уже знал, не получится: если не взять дело в свои руки и не вникнуть в тонкости приходов и расходов, разворуют всё, что ни есть, не успеешь и оглянуться.

На краю стола лежали свитки челобитных, принятых подьячими только за прошедшую неделю, — а сколько их накопилось за время воеводства Татищева! Челобитные нужно прочесть, выяснить, в чем суть просьбы, заставить найти старые записи, если они сохранились, по этим делам, а главное, — не допустить оплошности при вынесении решения. Их разбор он не доверял никому: как напишет позже дьяк Иван Тимофеев, «а боярин князь Михаил Васильевич и не в таких великих делех на челобитных подмечал своею рукою» ^[415].

Вот челобитная Аксиньи, дочери ратника Михайлы Мякинина, убитого под Каширой в бою с болотниковцами в 1607 году. Этого Михайлу Скопин хорошо помнил, не забыл он и то, как, не жалея себя, этот ратник рубился рядом с ним. Потому и писала Аксинья Мякинина воеводе Скопину. Осталась она сиротой после смерти отца, поместье отдали ее дядьям, и теперь «бьет она челом боярину нашему князю Михайлу Васильевичу об отца своего поместье», чтобы было ей чем прокормиться. Воевода велел написать подьячему грамоту, по которой дядья должны сироту «поить и кормить», а вскормив, замуж выдать. А пока она молода и муж ей еще не сыскался, «девке Оксиньице» приказано выделить из поместья ее отца «на прожиток пятьдесят чети».

Заступился он и за вдову Василия Обольянинова, убитого в том же 1607 году. Был Обольянинов в ертаульном полку «головою в первых стравщиках», и «за службу и за кровь» ее мужа вдове было пожаловано 95 четей земли из его имения. Скопин приказал поместье ее убитого мужа с новыми хозяевами разделить так, «чтоб ей, вдове Степаниде, в том розделе не обидно было» ^[416].