Скопин-Шуйский. Похищение престола

— Со дня на день, Ваня. Может, даже завтра. Вот я тебя и отпускаю с тем, чтобы ты раскидал эти листки по вашему лагерю. А уж государь прибудет, он наградит тебя за эту услугу. Я сам доложу ему о тебе.

— Царю?

— Ему самому, Дмитрию Ивановичу.

У пленного заблестели, оживились глаза: шутка, его представят самому царю.

— Я готов, воевода, сослужить государю.

— Ну и молодец, Ваня, я в тебе не сомневался.

— Позвольте еще выпить, больно сыта хороша, давно не пивал такой.

— Да пей хоть всю корчагу, — разрешил Болотников.

Когда пленный, сунув за пазуху прелестные листы, ушел в сопровождении казака, Ермолай, зевнув, заметил:

— Не ценишь наш труд, Иван Исаевич. Сунул какому-то прохиндею все наши листы.

— Ваши листы, Ермолай, будут в дружине Мстиславского, как искры в порохе. Так что труд твой не пропадет.

Боярский полк, ведомый воеводами Татевым и Черкасским, встретил на речке Пчельне дружину князя Телятевского, спешившего на выручку осажденному Болотникову. Одним из первых выстрелов, раздавшихся через речку, был сражен князь Татев. Он снопом упал с коня на виду всей дружины. Слуга его, ехавший рядом, возопил благим матом:

— Борис Петровича-а-а убили-и-и!

Гибель предводителя расстроила ряды детей боярских. Напрасно князь Черкасский пытался вдохновить их к бою:

— Ребята, ребята, не трусь!

Он сам был поражен неожиданной гибелью от шальной пули своего боевого товарища, и оттого в голосе его звучало не требование, а скорее просьба. А разве воевода перед ратью просить должен? Вот-вот начнется сшибка с врагом, здесь надо всю дружину в жестком кулаке держать, чтоб никто и пикнуть не посмел.

А меж тем князь Телятевский дал резкую команду своей коннице:

— Вперед, хлопцы! Руби изменников!

И вершние казаки с обычным визгом и свистом устремились на боярский полк. Первым же наскоком они смешали ряды противника. Засверкали сабли, завизжало железо, ударяясь о железо, заржали в ужасе кони.

Зверели в рубке и люди, рубили направо-налево, никого не щадя, не разбирая конь ли, человек ли на пути. Князя Черкасского, пытавшегося призвать полк к сопротивлению, пронзили копьем со спины, откуда он не был защищен.

И сразу боярский полк бросился врассыпную, одушевляя тем самым противника к усилению напора. Спиной повернувшийся становится еще более беззащитен и тут уж спасти его может только резвый конь, лишь на нем он может ускакать от смерти и то если его не догонит пуля или певучая стрела. Около трех верст гнались победители за боярским полком, устилая путь трупами зарубленных детей боярских.

Более половины полка полегло на Пчельне. А уцелевшие, добравшись до лагеря под Калугой, внесли в войско смятение и панику:

— Бежать надо! Там такая силища!

— Спасайся, братцы, смертынька за спиной.

— Воевод изрубили и полк в «капусту».

В дружине князя Мстиславского смекнули скоро:

— Потому и силища, что их природный государь ведет Дмитрий Иванович.

— А мы кому служим? Шуйскому, неправдой севшему на Москве.

Наверное, в самый раз нанесло к московскому войску прелестных листков, из которых узнано было, как одурачены они «неприродным царем». Зароптали в войске: «Кому служим? За кого головы кладем?» Горский донес Мстиславскому:

— Худо, князь, в войске шатание.

— Что же делать?

— Уходить надо. Боярский полк разгромлен.

— Ну ты и советчик, Горский, — возмутился Мстиславский.

Но неожиданно «советчиком» стал осажденный Болотников. Он вымчался из крепостных ворот во главе казачей ватаги, как и положено, со свистом и гиканьем. Осажденные видели со стен бегство разгромленных москалей, а когда на окоеме показалась победоносная дружина Телятевского, Заруцкий посоветовал:

— Пора, Иван Исаевич, самое время ударить.

— Я сам поведу казаков, — сказал Болотников, сбегая со стены. Атаман Заруцкий не возражал: сам так сам, веди. И случилось то, что князю Мстиславскому не могло присниться и в кошмарном сне. Его полки дружно, как по команде, стали бросать оружие и поднимать руки. Сдавались вору вместе с командирами.

Огрев коня плетью, князь подскакал к одному и закричал с возмущением:

— Вы что, сукины дети! Изменять?

— Братцы, — вскричал какой-то ратник-детина. — Обратаем князя!

И первым кинулся к Мстиславскому, хватать за уздцы его коня. И никто не возмутился, наоборот, закричали весело несколько голосов: «Имай его! Имай!»

Но Горский опередил детину, изо всей силы ударил плетью его по рукам, крикнув:

— Князь, ходу!

Они поскакали прочь под смех и улюлюканье полка, только что изменившего присяге. Это было для князя столь унизительно, что он в мыслях даже молил: «Хоть бы убили, хоть стрелил кто-то в спину. Позор! Позор! Позор!»

Они скакали в сторону Серпухова, там уже должен быть сам царь, сбиравший полки для наступления на Тулу. Князь Мстиславский явился в Серпухов мрачнее тучи, предстал перед Шуйским, сгорая от стыда.

— Ну? Что скажешь, Федор Иванович? — спросил царь.

— Войско изменило, государь. Перешло на воровскую сторону.

— Много ли?

— Тысяч пятнадцать.

— Хы. Так ты что, так один и бежал?

— Нет. Со мной еще сотни две-три детей боярских из Татевского полка.

— А Татев с тобой?

— Князь Борис Петрович погиб, государь.