Скопин-Шуйский

Польские источники подтверждают бегство центра польского войска во время боя: «Середина же наших была смята, и те, кто там стоял, бежали с уже выигранной битвы и лишь через несколько миль опомнились и вернулись к войску. Тем, кто стоял по бокам, пришлось снова громить неприятеля, погнавшегося за нашими»^[488]. Видекинд уточняет, что многие из тех, кто преследовал бегущих поляков во главе со Зборовским, были перебиты, а из оставшихся на месте и оборонявшихся копьями и саблями «никто не был и ранен. Преследовавшие Зборовского, услышав о поражении наших на левом крыле, воротились назад и развернули строй под насыпью».

Уточняя и дополняя друг друга в деталях описания картины боя, шведские и польские авторы расходятся в главном: итогах сражения. Шведский историк расценивает бой под Тверью как безусловную победу войска Делагарди, польский же современник — как поражение Скопина и Делагарди: «Пан Зборовский… под Тверью… провел удачную битву: оба наших крыла, правое и левое, вытеснили неприятеля с поля и одержали победу… В этой битве полегло больше тысячи немцев, а наших погибло очень мало, достались нам и пушки».

По мнению поляка, наиболее стойко проявила себя в бою наемная пехота, «которая осталась на поле боя без движения», притом что немцы потеряли в бою больше тысячи человек. Отметил он и новую черту, появившуюся у русского войска:

«Москвитяне хоть и уступили поле, но не были рассеяны и имели свежие силы». Вот эти-то свежие, не разбежавшиеся силы и дали возможность Скопину на рассвете 13 июля, когда перестал идти ливший два дня дождь, атаковать не ожидавших нападения и мирно почивающих в городе поляков.

…Незаметно подступила темнота, размывая и делая неясными очертания берегов близкой Волги. Легкий пар поднялся от воды, засветились огни в домах на противоположном берегу реки. Ливень с хлестким ветром, что накануне сбивал с ног, словно устав, перестал, и его сменил мелкий и легкий, как водная пыль, похожий на осенний, дождь. Появилась надежда, что к утру он и вовсе прекратится. Посланная князем разведка донесла, что поляки празднуют в городе победу, повсюду шум и веселье, даже часовые на постах сильно навеселе. Скопина это донесение лазутчиков явно обрадовало. Потолковав в своем шатре с Семеном Головиным, князь Михайло Васильевич лично пошел проверять караулы. Он шел мимо обозных телег, костров, вокруг которых сидели его воины, отдавал распоряжения. «Завтра, все решится завтра», — глядя на дальние просветы, думал воевода Скопин.

А когда край горизонта лишь начал светлеть, воевода проснулся и быстро откинул полу шатра. Дождь прекратился, плыли легкие клубы первой сизой дымки рассвета, утро едва начиналось. Скопин легко поднялся на ноги, улыбаясь утренней свежести и своим мыслям, вышел в одной рубахе из шатра и по сырой траве легким шагом прошел к берегу реки. В задумчивости Михаил смотрел на Волгу. Реки — молчаливые свидетели прошлого. О чем бы поведали они, если бы смогли заговорить? О том, как образовывались и распадались государства, сменялись династии, строились и разрушались города на их берегах, купцы и воины правили по ним свои корабли — а они все так же безмолвно несли свои воды, как и сотни, тысячи лет? Что предстояло увидеть этой древней реке сегодня, 13 июля 1609 года?

Тихо было вокруг. Тихо и спокойно было и на сердце у воеводы. Глядя на восток, откуда не раньше чем через час начнет подниматься солнце, он горячо молился перед будущим сражением. А вскоре часовые увидели, как Скопин возвращался к шатру, чтобы спустя несколько мгновений отдать приказ об атаке…

Пожалуй, самую беспристрастную оценку сражения под Тверью дал автор «Нового летописца»: «И литовские люди русских людей и немецких столкнули и урониша немецких людей не мало. Князь Михайло ж Васильевич с немецкими людьми отойде и ста, отшед, недалече; и стояше тут день да ночь. На другую же нощь пойде со всеми людьми ко Твери и, пришед, тверской острог взяша, литовских людей побили на голову, а достальные седоша в городе»^[489].

Наиболее же красочно живописал «брань жестокую» современник событий С. И. Шаховской: «От стреляния же пищалнаго смутися воздух и отемне облак и не видяше друг друга и незнающе, кто бе от кого страну, и бысть падение многое, падают трупие мертвых ото обою страну. По сем поляци на полки немецкие и на русские нападоша и женуша их трудом велим, и бысть сеча зла, и гнаша поляцы во след их не мало время, и по сем возвратишася во град и почиша». Итак, Шаховской, как и поляки, расценил итог первого дня битвы, как поражение русских и наемных войск. Увидев большое число погибших, Скопин, по словам автора «Летописной книги», «разъярися зело» и на следующий день напал на беспечно спящих в городе поляков: «Они же востро входят и литовское воинство посекают, нагих по улицам влечаху и трупие их мечи разсекаху и богатство их грабят»^[490].