Скорая развязка

— Послать бы мужиков, Николай Николаич: кряжи край ошкурить надо.

— А на Осиное, соври, не заглядывал?

— Разве обойдешь. Одно расстройство.

— Зашевелился, что ли?

— Спасу нет.

— А ну, убери, — дал бригадир распоряжение Вякину, однако тот не сразу утишил свой транзистор и, не обращая внимания на бригадира, крикнул на ухо деду Тимохе:

— Не прошвырнуться ли себе на Осиное? Рыбки не хошь, дед?

— Карасика отведал бы. Говорю, пожевал бы. Карасика.

— Тогда давай сеть. Цела небось?

— Что ей доспелось. Да ты утопишь. А она больших денег стоит.

— Ты же на больничном, рыбак, — напомнил бригадир Вякину.

— На больничном, так пить-есть не хоца?

— Шел бы в бригаду — там и с одной рукой сгодишься.

— Так вот и разлетелся. Врачи за такое дело не хвалят.

— При расчете опять за грудки хватать станешь.

— Свое возьму.

— Пустяковый он человек, Николай Николаич, — сугодничал дед Тимоха и вроде бы отодвинулся от Вякина.

Бригадир поднялся в магазин.

— Ты, Пётро, сказывают, сынка оженить наладился? — спросил дед Тимоха. — Сколя ему?

— Ровесник тебе, дедка, — захохотал Вякин.

А Пётро Смородин подумал о том, что поговорить толком не с кем, направился домой. Уж к своим воротам подходил, когда догнал его бригадир Ухорезов. Круто осадил машину:

— Ты вроде напарника искал?

— Да нет. Да кто сказал? — И вдруг уловил в глазах бригадира что-то согласное, приоткрылся: — Оно конечно, не мешало бы, да ведь на это чертово озеро еще попасть надо.

— Тащи сети. Они в мешках у тебя?

— А то как.

— Вот клади. Я их скину у соломенного сарая. Часика через два приходи к Отвару на пашню. Махнем.

— Да уж не взыщи, Николай Николаич: ты это как, смехом или натурально?

— Слушай сюда!

— Да я… Да мы это… Фу-ты, ну-ты… — Пётро торопко пошел к воротам, распахнул их, запнулся за кобеля, который радостно бросился под ноги хозяина, пнул собаку и скоро выволок и уложил в коляску три мешка сетей.

Бригадир сидел на мотоцикле, протирал очки и курил сигарету, перекатывая ее по губам. Смородин, закинув мешки брезентовым запоном, почтительно замер, опустив руки по швам.

— Чтобы никого больше.

— Да на кой ляд.

Ухорезов набросил газу, и мотоцикл скребанул из-под себя, выкинул ворох пыли и гальки, рванул по дороге. Смородин ополоротел от удивления, все еще не веря нечаянной удаче. «Что с ним, с Ухорезовым-то? Небось нужда подшибла. Во как повернул, леший. Чтобы никому больше. Да кому еще-то! Будь спокоен, сама мать-землица не учует». Смородина все время, как вышел из лесу, мутил голод, а тут и от еды откинуло. Обрадовался сборам. Отвалил от свиного засола пласт сала, завернул в тряпицу булку хлеба, луку, соли. Все уложил в свою лесниковую сумку. Сбоку умостил бутылку водки, нахлобучив на горлышко два пластмассовых стаканчика. Звону от них не услышишь, да и на податливом промысле без звону надежней.

IV

Ганя в березняке у межи выпряг трактор из плуга и допивал квас, когда пришел Смородин. Из сумки его так же по-деловому выглядывало топорище.

— Что с ним, Ганя? С бригадиром-то?

Ганя засунул в куст порожний бидон и долго заглядывал под брюхо трактора, хмурил брови. А Смородина томила радость, и хотелось, сладко хотелось разговору:

— Стою как-то у лавки — слышь, Ганя, — Тимоха еще там с Вякиным. Чего уж пасутся — не скажу. И вдруг нате вам — Ухорезов сам. Я тягу — от греха, думаю, отодвинусь. А он, бригадир-то, — следом. С ним это что, а? Сети-то у тебя, спрашивает, где, в мешках? А где еще-то, говорю. А ну, неси! Меня так и полыснуло по сердцу… Ты мне, Ганя, обсказать можешь?

— А вот теперь вези — и на всю ночь. А ночью по холодку только и поработать. Ладно это?

— Фарт, Ганя.

— А допашет Пушкин?

— Напашешься — вся жизнь впереди. Ты о бригадире скажи, в какое место его кольнуло.

— А ты не знал?

— Убей, Ганя.

— Клаша евонная пацана родила. Пирога рыбного из города заказала.

— Эко сподобило бабу. Ну дай бог. Ай да Клавдея! Вот это ладно. Ладно это. — Смородин почувствовал прочное удовлетворение и, показывая свою сумку, похлопал ее по тугому боку: — Я прихватил малость, поздравим, стал быть. Добрая скотинка ко времени и плодится. Так и скажем ему. Поехали, что ли?

Смородин неуклюже вперся в кабину, сумку свою взял на колени. Ганя опять сомкнул брови и по-деловому положил руки на руль.

К дороге выезжали новой пахотой — трактор мотало из стороны в сторону, совсем валило на правое колесо, у которого сидел Смородин.

Ганя рулил одной рукой, и то как-то легонько, рычаги тоже подталкивал без усилий и даже дорогу выглядывал набросом, но цепко — это Смородин одобрил. «День и ночь за рулем — пора и научиться, но лихо крутит, охаверник».

Подъехали к полевому сараю. Это соломенная крыша на покосившихся столбах, под которую во время уборки ссыпают зерно, а теперь все затянуто лебедой, крапивой и коноплей-самосевом. С краю толоки, где брошены дисковая борона и старая веялка, Смородин нашел мешки с сетями. Веревками привязали их к задку кабины. Ганя оглядел пустую дорогу, уходящую к деревне, и лег ничком в молодой загустевший клевер. Руки с доверчивым бессилием положил на землю. Сырая земелька ласковой остудой отозвалась на жаркую Ганину близость.