Скорбь Сатаны

Я даже теперь не могу объяснить себе то необыкновенное волнение, охватившее меня, когда наступил наш черед представляться; я видел, как мой товарищ двинулся вперед, и я услышал, как лорд Чемберлен назвал его имя: «Князь Лючио Риманец», – а затем, – да, затем мне показалось, что все движение в блестящей зале вдруг прекратилось. Все глаза были устремлены на высокую фигуру и благородное лицо моего друга, когда он кланялся с таким совершенным изяществом и грацией, что другие поклоны в сравнении были ужасны. Один момент он стоял неподвижно перед королевским троном, глядя на принца, как если б он хотел запечатлеть его в своей памяти, – и на широкий поток солнечного сияния, заливавшего залу во время церемонии, внезапно легла тень проносящегося облака. Впечатление мрака и безмолвие, казалось, захолодило атмосферу, и странная магнетическая сила заставила все глаза подняться на Риманца; и ни один человек не шевельнулся. Это напряженное затишье было коротко. Принц Уэльский слегка вздрогнул и смотрел на великолепную фигуру перед собой с выражением горячего любопытства, почти с готовностью разорвать ледяные узы этикета и заговорить; затем, обуздав себя с очевидным усилием, он с обычным достоинством ответил на глубокий поклон Лючио, который прошел, слегка улыбаясь. Я подходил следующим, но, понятно, не произвел впечатления; только кто-то среди младших членов королевской фамилии, поймав имя «Джеффри Темпест», тотчас прошептал магические слова: «Пять миллионов!» – слова, которые дошли до моих ушей и наполнили меня обычным усталым презрением, сделавшимся моей хронической болезнью.

Скоро мы уже выходили из дворца, и пока мы ожидали нашу карету, я дотронулся до рукава Риманца.

– Вы произвели настоящую сенсацию, Лючио!

– Неужели? – засмеялся он. – Вы льстите мне, Джеффри.

– Нисколько! Отчего вы стояли так долго перед троном?

– Мне так хотелось, – проговорил он равнодушно. – И кроме того, я хотел дать случай его королевскому высочеству запомнить меня.

– Но, по-видимому, он узнал вас. Вы его встречали раньше?

Его глаза сверкнули.

– Часто! Но до сих пор я ни разу не являлся публично в Сент-Джеймсский дворец. Придворный костюм преображает большинство людей, и я сомневаюсь, да, я весьма сомневаюсь, что даже с его известной прекрасной памятью на лица принц действительно принял меня сегодня за того, кто я на самом деле!

XVII

Это было неделю или дней десять спустя после приема принца Уэльского, когда произошла между мной и Сибиллой Элтон та странная сцена, о которой я хочу рассказать, – сцена, оставившая глубокий след в моей душе и которая могла бы предупредить меня о нависших надо мной грозовых тучах, если б мое чрезмерное самомнение не мешало мне принять предзнаменование, могущее предвещать мне несчастие. Приехав однажды вечером к Элтонам и поднявшись в гостиную, что стало моей привычкой, без доклада и церемонии, я нашел там Дайану Чесни одну и в слезах.

– В чем дело? – воскликнул я шутливым тоном, так как я был в очень дружеских и фамильярных отношениях с маленькой американкой. – Вы плачете! Не прокутился ли наш милый железнодорожный папа?

Она засмеялась как-то истерически.

– Нет еще! – И она подняла свои влажные глаза, показывая, как много злобы еще сверкало в них. – Насколько я знаю, все обстоит благополучно с капиталами. Только у меня, да, у меня здесь было столкновение с Сибиллой.

– С Сибиллой?