Скорбь сатаны

— Вы могли бы помогать вашим собратьям в литературном мире.

Я прервал его слова решительным движением.

— Никогда, мой друг, даже если бы небо провалилось! Мои собратья-литераторы отталкивали меня при каждом удобном случае и старались всячески отнять у меня возможность заработать себе кусок хлеба, — теперь моя очередь толкать их, и я выкажу им так же мало жалости, как они выказывали мне: никто не помогал, никто не симпатизировал мне, и я никому ни помогать, ни симпатизировать не стану!

— Месть сладка, — произнес князь сентенциозно, — я советую вам сделаться издателем модного литературного журнала.

— Зачем?

— Как, вы еще спрашиваете? Подумайте, какое будет для вас наслаждение получать рукописи ваших врагов и отвергать их, бросать их письма в мусорную корзину и отсылать их стихотворения, повести, политические статьи с надписью на обороте: «возвращаю с благодарностью» или «для нас не подходящая». Кроме того, вы можете изводить ваших соперников анонимной критикой. Радость дикаря, привесившего к своему поясу двадцатый череп, — ничто, в сравнении с этим! Я сам был издателем когда-то, и знаю это по личному опыту.

Я засмеялся его предложению, сделанному с таким серьезным видом.

— Вы, конечно, правы, — ответил я, — я вполне понимаю все преимущества такого положения, но ведение этого дела слишком сложное для меня, оно связало бы меня по рукам и по ногам.

— Ну, не ведите дело лично, последуйте примеру всех крупных издателей, не работайте сами, — берите только барыши. Вы никогда не найдете ни одного издателя наших крупных журналов, — если вам что-нибудь нужно, — пожалуйте к его помощнику! Сам издатель, смотря по сезону, находится или в Англии, или в Шотландии, или зимует в Египте, — люди воображают, что он ответствен за все, что появляется, в его газете, а большей частью он и не знает, в чем ее содержание. Он полагается на свой штат, а когда этот самый штат находится в затруднительном положении, то ссылается на отсутствие издателя, от которого ничего нельзя решить; между тем издатель мирно проживает за тысячи верст и его никто не беспокоит. Вы могли бы подвести публику этим же способом.

— Да, конечно, — ответил я, — хотя такой способ занятий мне не по сердцу, — если бы у меня было какое-нибудь дело, я бы занимался им усердно, я нахожу, что если работать, так уж во всю.

— Я тоже, — ответил Риманец поспешно, — я сам довольно добросовестный человек, — он улыбнулся, как мне показалось иронически. — Но скажите, как вы намерены наслаждаться своим состоянием?

— Я начну с того, что издам свою книгу, — ответил я, — ту самую книгу, которую никто не хотел печатать, — уверяю вас, я заставлю весь Лондон говорить о ней.

— Весьма возможно, — ответил князь, глядя на меня сквозь облако дыма, — публика Лондона рада покричать, по преимуществу, однако о двусмысленных и нецензурных вещах. А потому, как я докладывал вам раньше, если бы ваша книга была смесью Золя, Гюисманса и Бодлера или ваша героиня представляла бы из себя скромную девицу, считавшую честный брак за унижение, то она, несомненно, пользовалась бы огромным успехом в наши дни Содома и Гоморры.

Тут Лючио внезапно вскочил и, бросив недоконченную сигару в камин, обратился ко мне с видимым возбуждением:

— Отчего с неба не падает огненный дождь на эту проклятую страну? Она созрела для наказания — полная отвратительных существ, недостойных доже мучений ада, куда, сказано, осуждены лжецы и лицемеры! Темпест! Если есть человеческое существо, которого я более всего гнушаюсь, так это тип человека, весьма распространенный в наше время, — человека, который облекает свои мерзкие пороки в мантию широкого великодушия и добродетели. Такой субъект будет даже преклоняться перед потерей целомудрия в женщине, потому что он знает, что только ее нравственным и физическим падением он может утолить свое скотское сластолюбие. Чем быть таким лицемерным подлецом, я предпочел бы открыто признать себя негодяем!

— Потому что у вас благородная натура, — сказал я, — вы исключение из общего правила.

— Исключение! Я? — и Лючио горько засмеялся, — но, положим, вы правы: я исключение среди людей, — по своей честности я принадлежу скорее к животным! Лев не присваивает себе манер голубя, он громко провозглашает свою кровожадность. Даже змея, несмотря на вкрадчивость своих движений, предупреждает о своих намерениях шипением. Вой голодного волка слышен издалека и заставляет запоздавшего в снежных пустынях путешественника торопиться домой, но человек не дает ключа к своим действиям, — зловреднее льва, хитрее змеи и кровожаднее волка, он жмет руку своему товарищу в притворной дружбе и час спустя, пользуясь его отсутствием, оскверняет его клеветой, за улыбающимся лицом он прячет фальшивое, эгоистичное сердце, бросая вызов Пигмее в лицо загадочной Вселенной, он смеется над Всевышним, не замечая, что сам стоит над бездной… Силы небесные! — Тут Лючио остановился и всплеснул руками. — Какое дело Всевышнему до такого неблагодарного слепого червяка, как он!