Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

– Прислушайтесь, Джеффри! – сказал он, – прислушайтесь к безмолвию земли, когда жаворонок поет! Замечали ли вы когда-нибудь то восприимчивое состояние природы, в котором она ожидает божественных звуков?

Я не отвечал. Окружающая нас тишина действительно производила впечатление. Дрозд перестал щебетать, и только чистый голос жаворонка звенел над нами, оглашая безмолвие лугов.

– Как будто мир, обитаемый Божеством, – продолжал Лючио, – не заключает в себе красоты и чудес всех миров! Даже эта маленькая планета прекрасна везде, где нет человека. Я протестую, я всегда протестовал против создания человека!

Я засмеялся.

– Значит, вы протестуете против своего существования, – сказал я.

Его глаза медленно подернулись мраком.

– Когда море ревет и бьется в гневе о берег, оно требует своей добычи – человечество! Оно силится смыть со светлой земли ничтожное насекомое, нарушающее мир планеты! Оно топит, когда только может, зловредное существо с помощью своего сочувствующего товарища, ветра! Когда грохочет гром спустя секунду после молнии, не кажется ли вам, что самые облака ведут священную войну? Войну против создания человечества! Не замечаете ли вы их усилия стереть его с лица вселенной! Например, вы и я, не служим ли мы сегодня единственным диссонансом в лесной гармонии? Мы не благодарны за жизнь – мы, конечно, недовольны ею; у нас нет невинности птицы или цветка. У нас больше знания, вы скажете, но можем ли мы быть в этом уверены? Наша мудрость с самого начала пришла к нам от дьявола согласно с легендой о древе познания, плод которого учил и добру и злу, но которое, по-видимому, до сих пор побуждает человека скорее к злу, чем к добру, и кроме того делает его надменным, так как его не покидает мысль, что в будущем он будет бессмертен, как Бог. Вы, могущественные небеса! Какая несоразмерно великая судьба для недостойной песчинки, для ничтожного атома, как он!

– Но у меня нет идей о бессмертии, – сказал я, – я вам об этом часто говорил. Для меня достаточно этой жизни, я не желаю и не ожидаю другой.

– Да, но если б была другая! – и Лючио устремил на меня пристальный, испытующий взгляд. – И если б, не спрашивая вашего мнения о ней, вас бы сразу погрузили в состояние ужасного сознания, в котором бы вам не хотелось быть…

– Ну, будет, – прервал я нетерпеливо, – не стоит толковать о теориях! Я счастлив сегодня! Мое сердце так же легко, как сердце пташки, распевающей под небесами; я в самом лучшем расположении духа и не мог бы сказать недоброго слова моему злейшему врагу.

Он улыбнулся.

– Вы в таком настроении? – и он взял меня за руку. – Значит, незачем ждать лучшего случая, чтобы вам показать этот маленький хорошенький уголок на свете.

И, пройдя несколько саженей, он быстро свернул на узкую тропинку, идущую от прогалины, и мы очутились лицом к лицу с красивым старым коттеджем, утопавшим в молодой весенней зелени и окруженным высокой оградой из шиповника и боярышника.

– Владейте собой, Джеффри, и сохраните благотворное спокойствие духа! Здесь живет женщина, имя и славу которой вы ненавидите, – Мэвис Клер.

XIX

Кровь бросилась мне в голову, и я сразу остановился.

– Пойдемте назад!

– Зачем?

– Затем, что я не знаю мисс Клер и не желаю ее знать. Литературные женщины вызывают во мне отвращение: они все более или менее бесполые.

– Вы, я полагаю, говорите о «новых» женщинах, но вы льстите им: они никогда не имели пола; самоунижающие создания, которые изображают своих вымышленных героинь, утопающих в грязи, и которые свободно пишут о предметах, которые мужчина поколебался бы назвать, эти создания – действительно неестественные выродки и не имеют пола. Мэвис Клер не принадлежит к их числу: она – «старосветская» молодая женщина. М-ль Дерино, танцовщица, – «бесполая», но вы в этом ее не упрекали. Напротив, вы показали, как вы цените ее таланты, истратив на нее значительную сумму.

– Это неудачное сравнение, – горячо возразил я, – м-ль Дерино временно забавляла меня.

– И не была вашей соперницей в искусстве! – проговорил Лючио с недоброй улыбкой. – Лично я смотрю на этот вопрос так, что женщина, показывающая силу ума, более достойна уважения, чем женщина, показывающая силу своих ног. Но люди всегда предпочитают ноги – совершенно так же, как они предпочитают дьявола Богу. Я думаю, что, имея время, нам не мешает взглянуть на этого гения.

– Гения! – повторил я презрительно.

– Ну, женщину-пустомелю, – засмеялся он. – Без сомнения, она в своем роде окажется не менее забавной, чем м-ль Дерино. Я позвоню и спрошу, дома ли она.

Он подошел к калитке, покрытой ползучими растениями, но я остался сзади, угрюмый и оскорбленный, решив не идти с ним в дом, если он будет принят. Вдруг веселый взрыв мелодичного смеха раздался в воздухе, и звучный свежий голос воскликнул:

– О Трикси! Гадкий мальчик! Отдай его сейчас же назад и извинись.

Лючио заглянул через изгородь и энергично поманил меня.

– Вот она! – шепнул он. – Вот шалый, свирепый синий чулок, – там на газоне, клянусь Небом! Она может привести в ужас мужчину и миллионера!