Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

В то время, когда он говорил, двое слуг пришли, чтоб отнести бесчувственную графиню наверх, и когда они медленно проносили ее на ее гробовидном ложе мимо меня, один из них набросил покрывало на ее лицо, чтоб спрятать его. Но прежде, чем он это сделал, я успел увидеть страшную перемену, его исказившую. Неизгладимый ужас запечатлелся на помертвелых чертах, такой ужас, который может лишь существовать в идее живописца о погибшей в муках душе. Ее глаза закатились и глядели, как стеклянные шары, и в них застыло выражение дикого отчаяния и страха. Это было страшное лицо! Такое страшное своей неподвижностью, что я невольно вспоминал о безобразном видении прошлой ночи и о бледных лицах трех призраков, напугавших меня во сне. Взгляд леди Эльтон теперь был похож на их взгляд! С отвращением я отвел глаза и был очень доволен, увидев, что Риманец прощается с хозяином, выражая ему свое сожаление и сочувствие в его домашнем несчастии. Сам я подошел к леди Сибилле, и взяв ее холодную, дрожащую руку, поднес ее почтительно к губам.

— Мне глубоко жаль, — прошептал я, — я бы хотел чем-нибудь помочь вам, утешить вас!

Она посмотрела на меня сухими спокойными глазами.

— Благодарю вас. Доктора предупреждали, что у моей матери будет другой удар, который лишит ее языка. Это очень грустно: она, вероятно, так проживет несколько лет.

Я снова выразил свое сочувствие.

— Могу я завтра прийти узнать, как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Это будет очень любезно с вашей стороны, — равнодушно ответила она.

— Могу я видеть вас, когда приду? — сказал я тихо.

— Если хотите — конечно!

Наши глаза встретились, и я инстинктивно понял, что она читает мои мысли. Я пожал ее руку, она не сопротивлялась; затем с глубоким поклоном я оставил ее, чтоб простится с лордом Эльтоном и мисс Чесней, которая казалась взволнованной и испуганной.

Мисс Фитцрой покинула комнату вместе с сестрой и не возвратилась, чтоб пожелать нам покойной ночи.

Риманец на минуту задержался с графом, и когда он догнал меня в передней, он как-то особенно улыбался сам себе.

— Неприятный конец для Елены, графини Эльтон, — сказал он, когда мы уже ехали в карете, — паралич, самое худшее из всех физических наказаний, могущих пасть на «бедовую» даму.

— Она была «бедовой»?

— Да, может быть, «бедовая» слишком слабый термин, но я не могу подыскать другого, — ответил он. — Когда она была молода — ей теперь под пятьдесят, — она делала все, что может делать дурного женщина. У нее была серия любовников, и я думаю, что один из них платил долги ее мужа, граф согласился охотно, — в крайнем случае.

— Что за постыдное поведение! — воскликнул я.

— Вы того мнения? В наши дни «верхние десять» прощают подобные поступки среди своего круга. Это правильно. Если дама заводит любовников, а ее муж сияет благосклонностью, что же можно сказать? Однако, как ваша совесть мягка, Джеффри!

Я сидел молча, размышляя.

Мой товарищ закурил папиросу и предложил мне; я машинально взял одну и не зажигал ее.

— Я сделал ошибку сегодня вечером, — продолжал он, — я не должен был петь эту «Последнюю песню любви». Дело в том, что слова были написаны одним из прежних поклонников ее сиятельства, человеком, который был чем-то вроде поэта, и она воображала, что была единственной личностью, видевшей эти строки, она хотела знать, был ли он знаком с их автором, и я сказал, что знал его весьма интимно. Я только что стал объяснять ей, как это было и почему я его знал так хорошо, когда припадок конвульсий прервал наш разговор.

— Она выглядела ужасно! — сказал я.

— Парализованная Елена современной Трои? Да, конечно, ее лицо напоследок не было привлекательно. Красота, связанная с распутством, часто кончается судорогами, столбняком и телесной немощью, это месть природы за поруганное тело, и, знаете ли, месть вечности за нечестивую душу совершенно одинакова.

— Как вы знаете это? — сказал я, невольно улыбаясь, когда я посмотрел на его красивое лицо, говорящее о прекрасном здоровье и уме. — Ваши нелепые мысли о душе — единственное безрассудство, какое я открыл в вас.

— В самом деле? Я очень рад, что во мне есть безрассудство: глупость — единственное качество, делающее мудрость возможной. Признаюсь, у меня странные, очень странные взгляды на душу.

— Я извиняю вас, — сказал я смеясь. — Прости мне, Господи, мое безумное, слепое высокомерие, — я все извиняю ради вашего голоса, и не льщу вам, Лючио, но вы поете как ангел.

— Не делайте невозможных сравнений, — возразил он. — Разве вы когда-нибудь слышали поющего ангела?

— Да! — ответил я, улыбаясь, — я слышал сегодня вечером.

Он смертельно побледнел.