Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

— О, я была милосердна к мистеру Темпесту. Он находится среди безымянных птиц, которых я мало различаю!

Она подошла к открытой стеклянной двери, выходящей на газон, усеянный цветами, и, войдя вслед за ней, мы очутились в большой комнате восьмиугольной формы, где первым бросившимся в глаза предметом был мраморный бюст Афины-Паллады, спокойное и бесстрастное лицо которой освещалось солнцем. Левую сторону от окна занимал письменный стол, заваленный бумагами; в углу, задрапированный оливковым бархатом, стоял Аполлон Бельведерский, своей неисповедимой и лучезарной улыбкой давая урок любви и торжества славы; и множества книг, не размещенных в строгом порядке по полкам, как если б их никогда не читали, были разбросаны по низким столам и этажеркам, так, чтобы легко можно было взять и заглянуть в них.

Отделка стен, главным образом, возбудила мое любопытство и восторг: они были разделены на панели, и на каждой были написаны золотыми буквами некоторые изречения философов или стихи поэтов. Слова Шелли, которые нам цитировала Мэвис, занимали, как она сказала, одну панель, и над ними висел великолепный барельеф поэта, скопированный с памятника в Виареджио. Тут были и Шекспир, и Байрон, и Кет. Не хватило бы и целого дня, чтобы подробно осмотреть оригинальности и прелести этой «мастерской», как ее владелица называла ее. Однако ж должен был прийти час, когда я знал наизусть каждый ее уголок.

Теперь нам оставалось не много времени, и, выразив достаточно свое удовольствие и благодарность за любезный прием, Лючио взглянул на часы и напомнил об отъезде.

— Мы могли бы остаться здесь на бесконечное время, мисс Клер, — сказал он с редкой мягкостью в темных глазах. — Здесь приют для мира и счастливого размышления, успокоительный уголок для усталой души…

Он подавил легкий вздох и продолжал:

— Но поезд не ждет человека, а мы возвращаемся в город к вечеру.

— Тогда я не смею долее вас задерживать, — сказала наша молодая хозяйка, проведя нас боковой дверью через коридор, наполненный цветущими растениями, в гостиную, где она прежде нас приняла.

— Я надеюсь, мистер Темпест, — прибавила она, улыбаясь мне, — что теперь, когда мы встретились, вы больше не пожелаете походить на одного из моих голубей! Не стоит того!

— Мисс Клер, — сказал я, говоря на этот раз с неподдельной искренностью, — даю вам честное слово, что мне досадно за написанную статью против вас. Если б я только знал, какая вы!

— О, это не составляет разницы для критики.

— Для меня это составило бы громадную разницу, — заявил я. — Вы так не похожи на пресловутую «литературную женщину»!

Я остановился; она глядела на меня, улыбаясь ясными, откровенными глазами. Затем я прибавил:

— Я должен сказать вам, что Сибилла, леди Сибилла Эльтон — одна из ваших пламенных поклонниц.

— Мне очень приятно это слышать, — просто сказала она. — я всегда радуюсь, когда мне удается снискать чье-либо одобрение и расположение.

— Разве не все одобряют вас и восторгаются вами? — спросил Лючио.

— О, нет! Совсем нет! «Суббота» говорит, что я имею успех только у приказчиц, — и она засмеялась. — Бедная, старая «Суббота»! Писатели из ее штаба так завидуют каждому успешному автору! Я рассказала принцу Уэльскому, как она на днях отозвалась обо мне; он очень смеялся.

— Вы знаете принца? — спросил я с легким удивлением.

— Да, правильнее сказать он знает меня. Он был так любезен, заинтересовавшись моей книгой. Он хорошо знаком с литературой — гораздо больше, чем это думают. Он не раз был здесь и видел, как я кормлю моих критиков-голубей! Я думаю, что это его забавляло!

И вот весь результат ругательства прессы! Только тот, что она называла своих голубей именами критиков и кормила их в присутствии царственных или знаменитых посетителей, которым случалось быть у нее (я потом узнал, что их было много) и смеяться, видя, что голубь «Зритель» дерется из-за зерна, или голубь «Субботний Обзор» спорит из-за гороха! Очевидно, ни один критик враждебный или иной не мог огорчить веселой натуры такого шаловливого эльфа, каким она была.

— Как вы отличаетесь от заурядного литературного люда! — невольно вырвалось у меня.

— Я очень рада, что вы меня такой находите, — ответила она. — Надеюсь, я иная. Обыкновенно все литераторы держат себя слишком серьезно и придают слишком большое значение тому, что они делают. Поэтому они становятся скучными. Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь, основательно исполнив хорошую работу, не был бы вполне ею счастлив. Я бы согласна была продолжать писать, имея только чердак для жилья. Раньше я была бедна — возмутительно бедна, и даже теперь я не богата, но мне как раз хватает, чтобы жить своим трудом. Если б я имела больше, я могла бы залениться и отнестись с пренебрежением к своей работе, и тогда, знаете, Сатана мог бы вмешаться в мою жизнь.

— Я думаю, у вас хватило бы достаточно силы устоять против Сатаны, — сказал Лючио, смотря испытующе на нее.