Скорее счастлив, чем нет

Вскоре пропадают и созвездия. Когда надпись на экране сообщает, что до Земли один световой год, вдруг включаются радиопомехи, становятся громче, громче… и вот перед нами уже Млечный Путь за сто тысяч световых лет. Мы как будто в видеоигре.

Мы отлетаем от Земли на сто миллионов световых лет, в другие галактики: в темном космосе горят зеленые, красные, синие, лиловые огоньки, будто капли краски на черном фартуке. Вжух! – и мы оказываемся на расстоянии пяти миллиардов световых лет, как нас только не укачало? Тут парит какая-то мерцающая бабочка… Оказывается, так выглядела Вселенная сразу после Большого взрыва, – офигеть, как красиво.

Потом все начинает уплывать, мимо нас текут время и пространство, разрушая свой дар нам и мой подарок Женевьев, и наконец нас выбрасывает из космоса. Я вернулся оттуда совершенно иным. Или, может, остался прежним, зато понял, сколько всего есть у меня на Земле – в моем доме. Ведь, будем честны, в космос почти никто из моих знакомых не выберется.

Я смотрю на Женевьев – девушку, которую унес к звездам, которая вытащит меня из любой черной дыры, – беру ее за руку:

– Я, это… Я типа, ну, как бы, ну… Короче, я тебя люблю!

Сердце стучит как бешеное. Ну я тупой! Я не достоин Женевьев, никто во Вселенной ее не достоин! Что она скажет? Посмеется надо мной? Она улыбается, и все мои сомнения сдувает… Но вот ее улыбка на мгновение меркнет. Я упустил бы это мгновение, если бы моргнул или зажмурился от радости.

– Зачем ты это говоришь? – спрашивает Женевьев. Я смотрю на ее руки: как в них вообще поместился топор, который сейчас воткнулся мне в грудь? – Если ты сказал это, просто чтобы мне угодить…

– Давай честно. Я не знал, что в нашем возрасте можно, ну, так, но ты не просто мой лучший друг и уж точно не просто девчонка, с которой классно спать. И я не жду, что ты скажешь мне то же самое… Знаешь, вообще никогда не говори. Я справлюсь. Просто не сдержался.

Я целую свою девушку в лоб, распутываю наши руки и ноги и встаю. Это не так-то просто: в моей груди поселилась сокрушительная тяжесть и тянет вниз, как тогда, в Орчард-бич, когда меня накрыло волной. Я иду вдоль оранжевого провода к краю крыши, выглядываю на улицу: два парня то ли жмут друг другу руки, то ли один продает друг другу травку, молодая мать пытается поднять капюшон коляски, над ней хихикают какие-то девчонки… В мире столько жути: наркотики, жестокость, девушки, не отвечающие взаимностью… Я нахожу глазами свой дом. До него пара кварталов. Лучше бы я сейчас сидел в своей тесной квартирке, вот честно.

Женевьев сжимает мое плечо, обнимает меня со спины. У нее в руке сложенная бумажка. Она трясет рукой, пока я не забираю записку.

– Посмотри, – невнятно произносит она.

Ну ясно. Прощальные обнимашки, прощальная записка… Я разворачиваю смятый листик. Там рисунок: мальчик с девочкой в небе, на фоне тысяч и тысяч звезд. Мальчик довольно высокий, я присматриваюсь – девочка пихает его в плечо. Мы стали созвездием.

Женевьев разворачивает меня к себе лицом, заглядывает в глаза – на секунду мне хочется отвернуться.

– Нарисовала после нашего первого свидания и все таскала с собой, думала: когда уже смогу тебе показать? Мы тогда просто гуляли с тобой туда-сюда, нам было легко, как будто мы в сотый раз уже тусим вместе.

В смысле, она что, вдохновилась нашим неуклюжим поцелуем?

– Мы тогда поцеловались, и я хихикнул. А ты совсем не обиделась. Улыбнулась и пихнула меня кулаком в плечо.

– Надо было в лицо, да. Похоже, мне нравится делать больно парню, которого я люблю.

Я застываю. Да, я только что попросил ее никогда этого не говорить, но как же круто, что она таки сказала! Мы сверлим друг друга взглядами, будто соревнуясь, кто кого переглядит. У обоих кривятся губы.

Мир все еще жуткое место. Но моя девушка все-таки тоже меня любит.

7 Помнишь, я остался один?

Еще даже суток не прошло, а я уже скучаю. Я бы отдал нашего первенца – мы, наверно, назовем мелкого как-нибудь иронично… скажем, Фауст, – лишь бы Женевьев была рядом и могла пихнуть меня в плечо.

С утра я даже не переоделся, потому что на футболке остался след ее кулака. Ни за что не признаюсь друзьям. Я пытался отвлечься на «Хранителя Солнца». Иронично, что я сам так сильно отвлекал Женевьев, что ей пришлось улететь от меня аж в Новый Орлеан, чтобы хоть там немножечко порисовать. Я всегда все порчу.

Так, вот об этом думать не надо. Даже тот хреновый психолог, доктор Слэттери, советовал мне, когда плохо и одиноко, поговорить с кем-нибудь: с друзьями, с незнакомцем в метро, да с кем угодно. Такой банальный совет совсем не стоит тех бабок, которые мы за него отвалили. В общем, я выхожу на улицу искать Брендана, дома-то никого. Хотя я все равно не стал бы трепаться с мамой или Эриком. Я набираю Брендана. Не берет.