Скорее счастлив, чем нет

Я встаю, и он меня обнимает – крепко, двумя руками, не просто хлопнув по спине.

Почему мне сейчас так тепло:

1. Я быстро выпил свой стакан и почти ничего не ел.

2. На нас пялится вся крыша.

3. Я кое-что знаю.

– Ничего гейского.

– Ничего гейского, – отвечаю я.

Все пьют дальше, а Томас не отходит.

– Длинный, реально, это лучший день рождения где-то с моего шестилетия. Тогда я отмечал в «Диснейленде». Хотя ты своим подарком даже Микки Мауса уделал.

– Да ладно, Микки Маус вообще лузер.

– Мне ж теперь на твой день рождения отдуваться, чтоб было не хуже… Хотя я уже прикинул, что делать.

– Чувак, давай не будем соревноваться.

– Ну уж нет, я в игре, – улыбается Томас и уходит за новым стаканом.

Примерно через час алкоголь заканчивается и все потихоньку сваливают. Сначала я помогаю Томасу убирать, потом понимаю, что Женевьев совсем никакая и ей бы домой, и мы тоже уходим.

И вот теперь я уже пару минут пытаюсь поймать ей такси. Пока безуспешно.

Напряжение, повисшее между нами, можно резать ножом. Будь оно человеком, я бы еще свернул ему шею и потом запинал его.

– Я снова тебя теряю! – сквозь слезы произносит Женевьев.

– Нет, Жен, я рядом…

– Нет, теряю! Нет, черт возьми, теряю!

Она ревет все громче, и я без понятия, как ее успокоить. Наконец подъезжает такси, она берется за дверь.

– Поехать с тобой?

– Аарон, твою мать, было бы тебе не насрать, ты бы даже не спрашивал! – Я пытаюсь сесть в такси, но она выпихивает меня наружу: – Хватит на сегодня! Приеду домой одна, побью подушку, все такое. Завтра будем разбираться. – Закрывает дверь и уезжает.

Я бы, может, побежал за такси, но как-то не тянет. Я мысленно играю сам с собой в «Одну правду, одну ложь»: «Для меня важно счастье Томаса. Для меня важно счастье Женевьев».

Долго врать самому себе не выйдет.

2 Война внутри

Пару дней непрерывно льет дождь, и это совсем хреново. Во-первых, Женевьев говорит, что в плохую погоду мы не можем сходить погулять, хотя на самом деле просто не хочет меня видеть. Во-вторых, я не могу играть с Томасом в карты у него на крыше или ходить с ним искать работу. Я даже не могу тупо выйти на улицу и убить время игрой в «Дикую охоту» или крышки, а то подхвачу воспаление легких. Сидеть взаперти в самой тесной клетушке мира наедине с мыслями, которые меня однажды убьют, конечно, хреново… но еще хреновее, если я буду сидеть взаперти и кашлять на брата, чтобы он заразился и кашлял на меня, и так далее, и так до тех пор, пока мы оба не выработаем такой иммунитет, что сможем жрать леденцы прямо с пола реанимации Центральной больницы.

А вот сегодня мама послала меня сходить на почту.

Завтра день рождения моей маленькой двоюродной сестренки, и надо, чтобы подарок за ночь добрался до Олбани. Я выхожу с зонтиком, но через пару минут ветер размочаливает его в мясо. Мне всегда казалось, что покупать зонт за двадцать долларов – бессмысленное расточительство, но, если после каждого дождя брать новый зонт за пять, эконом из меня получается фиговый.

До почты идти один квартал, и с каждым шагом гора дурных мыслей давит на меня все сильнее, как будто у меня полный рюкзак кирпичей, из которых строятся укрепления моей внутренней войны. На самых тяжелых кирпичах написано: «Женевьев меня ненавидит», «Без понятия, как быть с Томасом» и «Я до сих пор скучаю по отцу».

Последний кирпич потихоньку перевешивает остальные. Я впервые с тех пор, как отца не стало, подхожу к его работе. В детстве я любил представлять, что я охранник и сторожу спальню, и требовал за вход дать мне пять. Платила всегда только мама, Эрик просто пробегал мимо.

Посылка потихоньку намокает, а воспаление легких мне не нужно, так что я быстро забегаю внутрь, пока не вздумал пройти двенадцать кварталов до другой почты. В очереди стоять, кстати, не страшно. Никто не признаёт во мне сына покончившего с собой охранника, и это хорошо. Я получаю квитанцию и выхожу. На деревянной лавке у стола с конвертами и канцелярией сидит Эванджелин и надписывает открытку.

– Привет! – здороваюсь я. Она поднимает голову:

– Привет, приятель. Какими судьбами?

– Отправлял кузине плюшевого жирафа. У нее завтра день рождения. Кому пишешь?

– Да так, разбила в Лондоне пару сердец и пообещала иногда писать. А электронный адрес не дала. Так лучше будет. – Эванджелин показывает мне веер открыток с «Янки-стэдиум» – десять штук, – пишет всюду свое имя и дату. – Филлип был очень мил, но в меня влюбился его брат. Не разрушать же семью…

– Брат даже открытки не получит?

– Нет, я уже послала ему целое письмо с просьбой больше не писать. – Эванджелин двигается, чтобы я сел рядом, ворошит открытки. – В общем, решила я немножко тут посидеть и все разослать, прежде чем меня погонит домой зов непрочитанных книг. А ты как поживаешь?

– Мокро.

– Потому я тут и сижу.

Без понятия, почему мне вдруг хочется исповедоваться своей няне. Наверно, дело в том, что она посторонний человек, но в то же время я ей доверяю.