Скорей бы настало завтра [Сборник 1962]

Фоминых легонько толкнул Бекасова в спину: зачем упрямиться и упускать такой случай?

— Вот, — сказал Квашнин, роясь в сумке, — возьмите свои документы, ордена. Машина в Шемякине пойдет утром. Старшина поедет за хлебом, подвезет.

Фоминых взял в огромную, как клешня, руку свою медаль, но Бекасов замялся и сказал:

— Пускай лучше мои звездочки у вас поживут. Сейчас их носить все равно совести не хватит. Какое с ними теперь хожденье? А добудем «языка» — вернете. Да еще, может, с добавочкой.

— Как хотите, — улыбнулся Квашнин и попрощался с разведчиками.

Начальник дивизионного дома отдыха, лейтенант с четырьмя нашивками за ранения, встретил всех приезжих на крыльце дома и сам отвел их в баню. Он шел впереди, ступая несколько неестественно, как всякий человек, скрывающий хромоту.

За лейтенантом шагал невзрачный рябой старшина в задымленной шинели — рыжие ожоги и подпалины хранили память о давно отгоревших кострах.

— А баня здесь, ребята сказывали, знаменитая! — несколько раз напоминал рябой старшина и щелкал языком, предвкушая удовольствие.

И все ускоряли шаг.

Старшина приехал в дом отдыха впервые, но держался как старожил, а с начальником, баянистом, поварихой и сестрой-хозяйкой Марфушей чинно поздоровался за руку.

После бани все ввалились шумной гурьбой в отведенную им избу-пятистенку. В горнице стояло семь коек; они были аккуратно заправлены, и семь подушек, взбитых, пухлых, в наволочках, гостеприимно белели на койках.

— Ну и ну! — сказал еще с порога восхищенный Фоминых.

Марфуша, миловидная и приветливая девушка, ждала, пока Фоминых справится со своим удивлением и скажет что-нибудь еще, но тот молчал.

Вперед протиснулся словоохотливый рябой старшина. В бане он парился с гиканьем и прибаутками, а пока одевался, успел всем сообщить, что он снайпер, и рассказал подробно, где служит, как давно и за что именно получил орден.

— И громко говорить можно? — спросил снайпер у Марфуши.

— Ну конечно!

— И песни петь?

— Сколько угодно!

— И курить?

— Хватило бы табачку.

— И танцы танцевать?

— Пожалуйста! Только меня не забудьте пригласить, — сказала Марфуша и засмеялась.

— Нипочем не забудем, — заверил снайпер и первым, прервав общее оцепенение, шагнул к вешалке.

Все разом начали раздеваться, так что в избе тотчас же стало тесно.

Нужно прожить долгие месяцы на переднем крае, ползать по грязи, ходить согнувшись в три погибели, а курить, воровато пряча цигарку в рукав, нужно узнать жизнь втихомолку, вполголоса и часто натощак, жизнь без сна, без тепла, чтобы понять всю прелесть пребывания в такой избе.

Весь следующий день люди, уставшие от вынужденной тишины переднего края, горланили, плясали, орали песни. Кисеты ходили по рукам незавязанные, и дым в избе стоял сизым облаком.

Даже Фоминых не устоял и принялся петь «Славное море, священный Байкал». Пел он хриплым голосом, будто не успел прокашляться.

— А ты, оказывается, песни поешь? — удивился Бекасов.

— Свои, сибирские.

— Год воюем вместе, никогда ты рта не раскрывал, — сказал Бекасов и опять плюхнулся на койку.

Почти весь день он пролежал на койке, согретый мягкой лаской подушки.

За обедом Бекасов был рассеян, ел плохо. Марфуша даже обиделась, потому что рассольник все хвалили, никто не отказался от добавки, а Фоминых уписывал третью тарелку.

Весь вечер Бекасов провалялся на койке, потом пошел слоняться по деревне и несколько раз обошел все избы, занятые под дом отдыха.

В одной забивали «козла» с таким стуком, что слышно было на улице. В другой избе кто-то читал вслух, и все жадно слушали, но Бекасов постоял в дверях и ушел, позевывая.

В пятой избе рябой снайпер рассказывал, захлебываясь от восторга и глотая слюну:

— А наш-то Козырь засматривает в тот блиндаж и видит — немцы в карты режутся. Он тогда окошко маленько прикладом потревожил и говорит вежливо: «Простите, говорит, господа, а только мой ход сейчас будет. И между прочим, говорит, все взятки тоже мои будут, потому что козырь мой выше».

Рассказчик от возбуждения не мог усидеть на месте, он крутился на табуретке во все стороны.

— И с этими словами наш Козырь, — продолжал снайпер, — трах гранату прямо на стол, где лежали в куче деньги, или, по-ихнему сказать, марки.

— Ишь ты! — восторженно заметил кто-то из слушателей.

— Граната — это, брат, почище козырного туза!

— Сорвал банчок…

Бекасов ушел из избы, осторожно прикрыв дверь. Он знал, что кличка Козырь ходит за ним по дивизии. Правда, в рассказе все было выдумкой, кроме того, что Бекасов на самом деле подорвал темной ночью блиндаж с немцами-картежниками. Однако приятно было слушать, что выдумал про него рябой снайпер.

Рассказ снайпера не отвлек Бекасова от невеселых мыслей. «Хорош курортник, нечего сказать», — подумал он о себе со злобой. Все-таки, если бы капитан тогда обругал его тюрей или еще обиднее, стало бы легче на душе.

К ужину Бекасов явился позже всех. Он нехотя ковырял вилкой в тарелке, а Марфуша сидела за столом напротив, сложив руки и опершись подбородком на них так, что плечи ее округлились. Она напевала что-то про себя и не сводила глаз с Бекасова.