Скорлупарь

…Писец Грошек утонул назавтра после визита в дом Бубчик. В день его похорон за Франческой явились стражники. Вдова Грошека, благодаря ремеслу мужа обученная грамоте, написала донос в магистрат. Дескать, ее супруг ходил к известной кликуше, вернулся расстроенный – явно имела место ссора. Вскоре писец, трезвый, как стеклышко, и прекрасный пловец, пошел на дно. Не иначе, кликуша в отместку сглазила.

Умоляю провести дознание и наказать виновную.

Сперва дознаватель был вежлив и даже ласков. Давний указ, которым герцог брал сорентийских кликуш под покровительство, никто не отменял. Испугавшись поначалу, Франческа быстро взяла себя в руки. Писец приходил, верно. Удачу просил. Да, отказала. Отчего утонул? Знать не знаю, ведать не ведаю. Моей вины тут нет. Я на голову Грошека беду не кликала.

Ночь она провела в казематах городской тюрьмы. Под землей. В темноте. Мокрые стены, затхлая сырость, запах тлена. Словно живьем в склепе замуровали. Дознаватель надеялся: ночь в темнице образумит упрямицу.

Франческа твердо стояла на своем: невиновна!

Дознаватель стал грустным и велел позвать палача. Ему не хотелось пытать старуху, но работа есть работа. Тем паче, от герцога пришло высочайшее повеление: допросить подозреваемую по всей строгости закона. Если не сознается – прибегнуть к пытке.

Кнут Франческа выдержала. Даже почти не кричала. Наготы стыдилась, это правда. Но виду старалась не подавать. Дознаватель вконец опечалился: когда-то Бубчик накликала ему продвижение по службе. Он до сих пор был благодарен женщине. Но что поделаешь? Нарушить порядок дознания? – нет, своя рубашка ближе к телу.

На дыбе она потеряла сознание. Очнулась, когда палач вправлял ей суставы.

– Хватит на сегодня, – с отчаянием махнул рукой дознаватель. – Отнесите ее в камеру. Дайте поесть. И воды – сколько попросит.

В сущности, он был неплохим человеком.

Утром ее снова привели в пыточную. Палач раскладывал инструменты, карлик-писарь деловито подрезал перо. Дознаватель мерил шагами комнату из угла в угол. Казалось, пытать собирались его. Когда палач раздул жаровню, Франческе стало плохо. Она поняла, что не выдержит. Признается. Реми, ее маленький Реми…

Дверь открылась, и в пыточную вошел граф д'Ориоль, младший сын государя. Ходили слухи, что молодой граф любит присутствовать на допросах, получая удовольствие от созерцания чужих мучений.

– Господин! Господин мой!

Она бы упала на колени, если б не веревки.

– Пощадите! Я все скажу, все! Вам скажу! Вам одному! Велите им выйти – я сознаюсь… Вам!..

Заинтригованный, граф жестом велел оставить его с подозреваемой наедине. Плотно затворив дверь, он взглянул на женщину:

– Говори. Если сглазить меня решила, старая – не советую. Овал Небес с овчинку покажется.

– Как можно, ваше сиятельство! Я признаться… от чистого сердца…

Молодые добрее, надеялась Франческа.

– Ну, признавайся, – граф заметно поскучнел. – Ты этого… Горчека? – со свету сжила?

– Грошека, ваше сиятельство. Нет, не я. Внук мой.

– Внук?

На лицо графа вернулся исчезнувший было интерес.

– Рассказывай. Если не врешь – отпущу. Слово даю.

– Мне и так помирать скоро. Внука моего пожалейте! Не виноват он!

– Как это – не виноват?! Сама сказала…

Граф д'Ориоль нахмурился.

– Сказала, господин. Реми без злого умысла… одержимый он…

Как ни странно, младший сын герцога сразу поверил старой кликуше. Ни на миг не усомнился в ее словах. И слово свое сдержал. К вечеру женщину отпустили; даже принесли официальные извинения.

А через день-два к ней явились гости.

– Гордись, старуха! – рассмеялся д'Ориоль, за спиной которого, радуясь потехе, веселилась свита. – Беру твоего внука в шуты. Великая честь для вас обоих. Ну, где мой дурак? Показывай!

* * *

– Извините, судари мои…

Кликуша встала и быстро покинула балкон. Через минуту она появилась во дворе, где сразу направилась к Кудлачу. Оттащив собаку к будке, Франческа укоротила цепь. Теперь пес не мог отойти от будки дальше, чем на пару шагов. Впрочем, он и не стремился: дрых без задних ног.

Оба мага, замолчав, следили за действиями хозяйки. Теперь и они слышали шум, приближавшийся к дому. Топот копыт, ржание коней, веселый гомон наездников. По чью душу спешат гости, Мускулюс не знал. Стражники на скамейке тоже всполошились, взялись за алебарды – но остыли, едва заметив пришельцев.

– Открывай ворота!

С десяток всадников гарцевали на улице, перебрасываясь шутками. Вельможа, приказавший открыть ворота, был молод и носил траур. Впрочем, то количество золота и драгоценных камней, которое он нацепил на себя, любой траур превращало в праздник. А белое перо на шляпе и вовсе говорило само за себя.

Подкрутив усы, щеголь с нетерпением заорал:

– Кому велено? Живо, ротозеи!

– Добро пожаловать, ваше сиятельство!.. – стражники бегом кинулись отворять. – Милости просим…

– Милости просим! – вторила им Франческа, низко кланяясь.

«Граф д'Ориоль, – понял Мускулюс. Он видел графа дважды: из окна ратуши, и позднее, в воспоминаниях гонца, черным силуэтом на фоне солнца. Но сомнений не возникало: да, это младший сын Карла Строгого. – За любимцем приехал…»