Скорми его сердце лесу

Я не понимала, где нахожусь, что все это значит и почему Хэджайм молчит и смотрит на меня.

Я не поняла, когда буси покинули нас, не увидела, поклонились они на прощание или ушли с руганью. Не поняла, когда Амэя ушла и вернулась с дрожащими на подносе пиалами. И когда я сама опустилась на подушку напротив отца, и когда ладонь мне сжал Тоширо – тоже не поняла.

Хэджайм все молчал. Амэя разлила чай, стараясь держаться от него подальше, и, лишь сделав несколько глотков и вздохнув, генерал проговорил:

– Я не убивал его.

Но я не верила ни единому его слову. Он лжет, лжет, лжет. От существования Сина зависела не только моя судьба, но репутация его рода, вот как говорил он мне в ту ночь.

Син… Боги. Син.

«Син-Син-Син», – звенели колокольчики в пустой голове.

А ведь мне начал нравиться Хэджайм. Показался вполне достойным. Как он мог?..

Теперь молчал отец, крутил в руках пиалу, и фарфор трещал под его пальцами. Он косо глянул на генерала, и тогда я впервые увидела, как кланяется Хэджайм: низко, касаясь лбом пола, приподнимая гребни лопаток.

– Скажите слово, и я покину вас, чтобы не бросать тень на семью ши Рочи.

В ушах громче зашумело море, а вместо чая в пиале оказалось горячее саке, которое я выпила залпом, хотя до этого не любила и не хотела алкоголь. Щеки потеплели, а в горло будто засыпали мелкого речного песка – он чесал, колол и резал при каждом вздохе. Я не услышала, что ответил отец. Хэджайм поднялся и ушел, снова поклонившись в дверях. Теперь Тоширо кинулся перед отцом в поклон, и у меня не было сил смотреть на все это. Я хотела проснуться. Поманив к себе Амэю, я попросила проводить меня в комнату, потому что ноги отчего-то отказывались слушаться меня.

Никто больше не постучит мне в окно, не позовет так, как звал меня Син. Я не буду любоваться бликами солнца на его золотых ресницах. Он мертв. А это насовсем. Я даже не рассказала ему о том, что Хэджайм попросил моей руки. Темное, густое и горючее, как смола, чувство затопило мне грудь.

Я даже не смогу сказать ему, что, кажется, я никогда не любила его, и мы могли бы остаться друзьями в моей новой замужней жизни. Но он умер и оставил меня, как это сделала мама.

Я бы расплакалась, если бы помнила, как это делать.

Хэджайм собрался и уехал на следующий же день. Мы встретились лишь раз в коридоре тем утром – я прижалась к стене, а он замер, не дойдя до меня полдесятка шагов. Солнечный свет проникал сквозь бумажные окна и разбивался на неровные квадраты под нашими ногами.

– Соль, я… – протянул ко мне руку Хэджайм, но это была рука убийцы, окровавленная лапа тигра-людоеда, это были не пальцы, а перья птицы-падальщика, что раскинула крылья на его одежде.

– Уйди, – сказала я, отводя взгляд. – Уйди и не возвращайся. Нам больше нечего сказать друг другу.

Его пальцы замерли, едва коснувшись солнечной пыли, кружащейся в воздухе. Почему такая ясная погода? Как может солнце светить? Должно шуметь ливню, но соловьи продолжали петь, цветы – благоухать, а цикады под окнами – стрекотать. Неправильно было все это.

– Я скажу тебе то, что не говорил при твоем отце. – Голос у Хэджайма снова сделался холодным, сухим и шершавым – как когда я впервые его услышала. – Я не убивал его. Я его побил, но он был жив, когда я оставил его в саду. Его жизни ничего не угрожало.

– Я не верю тебе.

– Конечно, – Хэджайм походя грустно улыбнулся мне и, повернувшись, побрел прочь. – Ведь в сказках ханъё – герои, а люди – подлецы. Я и не ожидал другого.

Он ушел, а я позабыла о том, зачем вообще решила покинуть комнату.

Вернувшись назад, я решила больше не выходить из нее.

Зрелой Луны блеск – счастья последний взгляд

Все вокруг продолжали жить, старались делать вид, что все идет своим чередом, готовились к празднику, но внутри меня кто-то темный, злой, полный ненависти свил свое гнездо.

Я даже не горевала по Сину. Слезинки не пролила. Я даже не злилась на Хэджайма. Что-то изменилось, когда я узнала эту страшную новость. Что-то созрело внутри, расширилось и поглощало теперь чувство за чувством, страх за страхом, желание за желанием. Иногда – особенно ночью у зеркал – мне чудилось, что это какое-то неведомое дикое существо смеется внутри, злорадствуя над тем, что со мной стало. Я не хотела ни есть, ни пить, ни, тем более, готовиться к поездке в южную провинцию.

Зеркало отражало фарфоровую маску. В глазах Амэи я читала сочувствие, но в своих собственных – лишь пустоту. Тогда я стала мастерски скрывать эмоции, научилась смеяться, когда сердце кричит, ведь я не хотела, чтобы кто-то заметил эту тьму внутри.

Амэя будила меня по ночам, потому что я начала кричать во сне. Но в ту ночь меня разбудил отец.

– Соль? Обезьянка моя… Тише, тише, папа рядом.

Я застонала, открывая глаза. Моя голова лежала на его коленях. Я не видела его лица, только кончики волос – он склонился надо мной, целуя в макушку.

– Где ты был? – холодно прозвучал мой голос.

– Беседовал с советниками. Теперь Хэджайму запрещено появляться в Талве.

– Запрещено появляться? И все? Он убил императорского гвардейца, разве не так?