Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Я даже подумать не могла, что в медицине можно сомневаться, что лечение может приносить вред, что гуманизм иногда – прекратить лечение, что умереть, может быть, лучше дома, что эффект плацебо иногда срабатывает эффективнее самого дорогостоящего и надежного препарата, что каждый врач лечит по-своему, и много еще всего.

Пока я училась в институте, я продолжала верить в медицину, думая, что вся путаница, которой набили мою голову, разрешится сама собой, когда я начну работать. Я думала, что, подходя к больному, буду легко считывать симптомы, складывать в пазл и лечить, естественно, успешно.

Помню, профессор на общей хирургии зачем-то начал свой цикл с риторического вопроса: медицина от бога или против него. Тогда мне было странно это слышать. Через пятнадцать лет после выпуска я часто вспоминаю этот вопрос, вся глубина и пропасть смыслов дошли до меня. Стоит ли лечить рак, если лечение изнашивает и калечит организм, стоит ли бороться до последнего с остаточными явлениями после туберкулеза, если препараты убивают печень? Стоит ли проводить реанимацию человеку восьмидесяти-девяноста лет, если потом нужно будет справляться с последствиями самой реанимации – переломами ребер, разрывами печени? Стоит ли продлевать страдания умирающего онкологического больного, поддерживая его питательными инфузиями, переведя на ИВЛ, регулируя гемодинамику?

Работая в больничном морге и вскрывая трупы тех, кто скончался в стационаре, я часто стала приговаривать после вскрытий что-то вроде «оставили бы бабушку в покое» или «дали бы просто деду умереть». Типичный пример. Ломает старушка шейку бедра. Такое часто случается, и бывает, больные потом уже не встают, не ходят и умирают вскоре – травма обостряет общую соматическую патологию, накопленную за годы жизни. Таким пациентам в московских больницах часто делают эндопротезирование сустава. Наркоз, объемная операция, закономерные осложнения, и бабушка или дедушка в тяжелом состоянии проживают последние дни, утыканные катетерами, как ежи иголками, с трубками, стомами, в бинтах. Врачи борются до последнего, потому что по-другому не могут. На мониторе асистолия, качаем, разряд, адреналин.

Врачам нельзя останавливаться. Множественные двусторонние переломы ребер, перелом грудины, чрескапсульные разрывы печени, иногда селезенки. Это возможные осложнения реанимации. Осложнения, которые не считаются чем-то ужасным и не имеют отношения к наступлению смерти. Бывает, в истории болезни читаешь, что реанимационное пособие оказывали неоднократно за время пребывания больного в стационаре, и сразу задумаешься, как провели предыдущие реанимационные мероприятия, с такими же осложнениями или нет. Пока что я ни разу не встретила соответствующих записей в медицинских картах. И обратила внимание, что реанимационные мероприятия, после которых восстанавливается ритм сердца, обычно продолжались не более пятнадцати минут.

После реанимации в течение тридцати минут врачи имеют право констатировать наступление смерти. То есть врачи, реанимируя по полчаса и больше (встретила однажды реанимацию в течение семидесяти минут), попросту убеждаются в наступлении смерти пациента и, ломая ребра, отдаются процессу на полную катушку, чтобы уж наверняка. Где грань между помощью, спасением и причинением вреда якобы во спасение – и когда остановиться?

Помню, профессор на общей хирургии начал свой цикл с риторического вопроса, медицина от бога или против него. Тогда мне было странно это слышать. Через пятнадцать лет после выпуска я часто вспоминаю этот вопрос, вся глубина и пропасть смыслов дошли до меня.