Скорость тьмы [Истребитель]

— Шествие возглавляют представители партий, общественных организаций, молодежных движений. Об этом я позабочусь. Вы имели возможность познакомиться у меня с таинственными и печальными «готами», пылкими и юными коммунистками, романтическими «яблочницами», страстными «националистками». Мы пустим их во главе процессии в легкомысленных нарядах, и они повлекут за собой большие массы народа, желающего разглядеть под прозрачными пелеринками их девственные грудки. За ними последуют ряженные. В Рябинске объявились ряженные, — малявинские бабы, лихие балалаечники, шальные скоморохи, которые веселят народ и водят с собой ручного медведя. Они пойдут за «готами» и коммунистками, снимая некоторый налет политизированности, веселясь и дурачась. Затем мы пустим несколько кукол — гигантов, из папье-маше, управляемых кукловодами. Баба Яга, Кощей Бессмертный, Иван Дурак, Василиса Премудрая, Колобок. Гигантские, ярко размалеванные маски, величиной в пять человеческих голов. И среди них кого-нибудь узнаваемого, неоднозначного, вызывающего разнотолки в городе. Например, Ратникова, который держит в руках золотой лимузин. Как вы считаете?

— Не против. Пусть посмеются над Ратниковым, а то он последнее время загордился, не откликнулся на мое приглашение. — Мэр кивал головой, представляя, как движется над толпой огромная кукла Ратникова, а вокруг качаются дурацкие персонажи сказок. Стукается об него Колобок, наскакивает Баба Яга, корчится Кощей Бессмертный. И в руках у куклы сияет золотой автомобиль, тот самый, что сбил беременную женщину и в котором, по слухам, сидел Ратников.

— Замыкает профессию огромная ладья, под которую замаскирован грузовик. В ладье стоят детишки, старики, инвалиды, матери-одиночки. Эту ладью тянет на бечеве бурлак, и этим бурлаком являетесь вы. Везете на себе непосильный груз заботы о старых и малых. На самом деле вы не надрываетесь, грузовик медленно едет, а вы только натягиваете бечеву.

— А это не слишком? Я не буду выглядеть смешно?

— Это и надо. Пусть люди по-доброму посмеются, а вам от этого еще пару тысяч голосов в урны.

— Что дальше?

— Процессия выходит к Волге, уже под вечер. Тут состоится еще один митинг. Вы достаете большую шапку и объявляете пожертвования в пользу неимущих. Пускаете шапку по кругу, как в стародавние времена, как при Минине и Пожарском. Одни в нее кидают тысячу, другие десять рублей. Одни горсть монет, другие золотую серьгу из уха. Все братаются, все участники «Общего Дела», все любят друг друга. В это время по Волге плывут яхты, и с них пускается фейерверк, отражается в Волге. Все ликуют, счастливые и усталые идут по домам.

— Поражаюсь вашему творческому началу, Владимир Генрихович. Без всякой подготовки, с места в карьер, такая импровизация. Вы — настоящий режиссер, — неподдельно восхищался мэр. Он был захвачен замыслом, был в плену у Мальтуса, — Где вы этому всему научились?

— Просто я, как и вы, мы чувствуем народную душу. Народ — дитя, иногда капризное, иногда злое, но всегда простодушное и доверчивое. Он рад любому доброму слову, любому серебряному фантику, любому разноцветному огоньку. Подари народу фантик, зажги над ним цветной огонек, скажи ему, что он велик, прекрасен, что он народ-богоносец, народ-исполин. И можешь потом гнать его на войну или морить миллионами. Можешь посылать в мерзлоту добывать никель и золото, а потом отнять это золото и этот никель. Укажи на неугодную тебе персону, и народ ее растерзает. Расскажи голодному народу анекдотик про «новых русских бабок», и он будет хохотать до упада, забыв, что у него сын-наркоман и дочь — проститутка. Вы это понимаете, Анатолий Корнилович, поэтому-то вы политический долгожитель.

— Пожалуй, что так, — задумчиво произнес мэр, сдвигая на лице морщины, образуя их них темный сгусток, словно скрывал за этим сгустком какую-то потаенную мысль, — Я думаю, где они сейчас мои товарищи по партийной работе? Где прорабы «перестройки»? Где герои «девяностых»? Где гордецы и ораторы? Одни в могиле, другие в тюрьме, третьи в забвении. А я еще жив, черт возьми! Еще послужу России!

— Мы с вами очень похожи, Анатолий Корнилович, оба любим Россию. Если бы вы знали, как я люблю стихи Пушкина и музыку Глинки. Дважды перечитывал мемуары Георгия Жукова. Все мы дети Победы. Служим матушке России, — с особой певучей нежностью он произнес слово «матушка».

Они расстались, довольные встречей, чтобы в ближайшее время опять повидаться.