Скорпионы в собственном соку

– Как и в последние годы, я проведу август на спокойном острове Менорка, уединенно, в простеньком домике. Это место располагает к размышлениям и молитвам.

Зная его, я заключил, что там он вдали от нескромных взглядов каждое лето устраивает свои гомосексуальные оргии.

Не теряя времени, я заказал на август номер в гостинице «Альмиранте Фаррагут» вблизи от Сьюдаделы.

В дни, остававшиеся до августа, я занялся сбором информации о частной жизни сеньора епископа. Того, что я выяснил, было достаточно, чтобы уложить вальдшнепа Аиспуруа с первого выстрела.

40

«Простенький домик» оказался роскошной виллой с садом и бассейном, окруженной высокими стенами и расположенной в наименее густонаселенной части острова, в глубине, к юго-востоку от Форнеллса.

Кресенсио делил свое летнее уединение с другим иезуитом, отцом Хасинто Силиндрином, смуглым и статным тридцатилетним мужчиной, своим секретарем и любовником. Они никогда не покидали пределов своей комфортабельной виллы.

15 августа я отправился их проведать.

Входную калитку с частой решеткой открыл мне отец Силиндрин, стыдливо завернутый в белый банный халат.

Он странно посмотрел на меня, когда я сказал, что являюсь старым другом его преосвященства, проводящего отпуск на острове, и что мне хотелось бы видеть его. Он спросил у меня мое имя, попросил подождать и захлопнул дверь у меня перед носом. Оттуда, снаружи, не видно было ничего, кроме средиземноморской сосны и зарослей гортензий. Я представил себе, как за этими зарослями на краю бассейна голышом вытянулся на солнце Кресенсио, похожий на дряблую белесую лягушку.

Через минуту вернулся секретарь и позволил мне войти.

Я оставил в саду взятую напрокат «веспу», на которой приехал, и перекинул через плечо сумку, в которой находились мои инструменты.

Чтобы не проходить через металлоискатель в аэропорту, я совершил поездку из Барселоны на корабле.

Хасинто, переодевшийся в скромную рубашку и широкие штаны, попросил меня подождать в доме, в гостиной.

Наконец появился Кресенсио, в строгой сутане и монашеских сандалиях. Он очень нервничал из-за того, что я, как призрак, вновь возник после стольких лет.

Пуля, полученная в Эстебалисе, рассекла ему нижнюю губу, образовав углубление вроде того, что бывает на пепельницах, чтобы класть сигарету, и испортило ему выговор, как будто у него во рту, обладавшем большим набором возможностей, чем швейцарский складной нож, было перепелиное яйцо.

Я поцеловал ему руку, достал из сумки пистолет и взял обоих на мушку.

Это место идеально подходило для подготовленного мной спектакля: там даже не было телефона, а курьер, доставлявший им продукты, сделал это накануне.

Я вышел оттуда спустя сорок восемь часов.

Мне очень пригодился как хирургический ланцет, купленный на медицинском рынке в Бильбао, так и длинный нож для забоя скота, проданный мне пикадором на пенсии.

На случай, если в доме не было алкоголя (я помнил, что Кресенсио трезвенник), я для подкрепления сил взял с собой пару бутылок джина «Ксоригер», душистого джина из «Магона».

За те два дня, что продлился мой визит, я постарался, чтобы Кресенсио не испытывал голода. Зная о его увлечении сашими, я заставил его живьем проглотить всех тропических рыбок, плававших в драгоценном аквариуме в гостиной. Однако он отказался отведать карпаччо,[129] приготовленное из ягодиц его любовника.

Как бы там ни было, самым приятным было рассказать ему о своей сознательной коме и увидеть его лицо, когда я сказал ему, что знаю, как он согласился пожертвовать мной в 1962 году.

И что я также знаю о сотнях минетов и дрочек у моей постели в Лойоле.

Впрочем, удивление на его лице, быть может, было вызвано также моими упражнениями с ланцетом над котелком отца Силиндрина.

Окончив представление, я накрепко запер виллу.

Я вернулся ночью; у моей машины был большой багажник, где находились две большие непромокаемые сумки на молнии.

Прогулка на лодке при лунном свете была успокаивающей.

Чтобы они не всплыли, я выпотрошил трупы ножом для разделки мяса и бросил их в море в миле к северу от Кала Морель.

41

После смерти дяди Пачи и Кресенсио мое существование превратилось в своего рода спячку, удивительно похожую на те тринадцать лет комы, и продлилась она до сегодняшнего дня, – это была простая, однообразная и бессодержательная жизнь в полусельской атмосфере Каско-Вьехо в Бильбао.

Я ни разу не встречал никого из моих прежних товарищей по ЭТА. Все, кто может меня узнать, умерли или сидят в тюрьме.

Единственное исключение в моей заурядной жизни, как вы помните, случилось в этом, 2000 году, когда мы с вами уже были знакомы, – это было убийство футболиста Йосеана Аулкичо, четвертого приговоренного, может быть, наименее передо мной виноватого.

Я знал, что он на пенсии, что он недавно овдовел и живет один в своем шале на горе Умбе.

Однажды холодной февральской ночью, в разгар яростной одинокой попойки я вычистил и зарядил свой старый пистолет «Астра» и пошел навестить его.

Он не помнил о своем участии в той истории, случившейся более чем за сорок лет до того; мне было все равно.