Скорцени – лицом к лицу

– Фюрер принимал сорок пять таблеток в день – он сам мне называл точную цифру.

– Что это были за таблетки? Наркотики?

– Что вы! Это были желудочные лекарства. Фюрер был больным человеком, он сжигал себя во имя нации. Он не ел даже рыбы – у него был поврежден пищевод во время газовой атаки на западном фронте в 1918 году.

(Неужели Скорцени до сих пор верил в «желудочную болезнь»? Хотя о Гитлере он говорил охотно и с любовью. Он молчал лишь об одном человеке – о Бормане. Он говорил о нем односложно и скупо. Кроме «верности» Бормана своему хозяину – никаких подробностей. Страх? Осторожность? Приказ молчать?

Брат Гели – Лео обвинил Гитлера в предумышленном убийстве. Но он жил в Вене, а Вена тогда была столицей Австрии. Он обратился с просьбой к канцлеру Австрии Дольфусу провести расследование, поскольку Гели Раубаль была австрийской подданной. Дольфус согласился. Этим он подписал себе смертный приговор: спустя три года он был убит. Убийство планировал Борман.

Именно Борман подставил Гитлеру следующую «модель» для утешения – это была Энни Хофман, дочь «партийного фотографа», того, который впоследствии откопал Еву Браун. Энни, «чтобы не было разговоров», Борман выдал замуж за Бальдура фон Шираха – гомосексуального вождя «гитлерюгенда».

Во время похорон Гели, когда Гитлер был в прострации (он был в любовных прострациях неоднократно: Ева Браун травилась – с трудом отходили; и еще одна пассия, Митфорд, бросалась из окна, – большой «ходок» был этот фюрер!), вместе с ним постоянно находились его «братья» по руководству партией – Эрнст Рем и Грегор Штрассер. Они знали все. Через три года они были казнены своим «братом»: материал к их «процессу» готовил Борман. Рем интересовал Бормана особенно: кадровый офицер, капитан, он после разгрома кайзера уехал в Боливию и там стал инструктором новой армии. Под его командой служил лейтенант Стресснер – в 1947 году, в результате переворота, он стал диктатором Парагвая. Поскольку отец Стресснера – немец, именно Борман подготовил в 1943 году документ, подписанный фюрером: Гитлер удостоверял «арийскую полноценность» парагвайского национал-социалиста (я нашел этот документ в Перу, в архиве моего друга, антифашиста Сезаря Угарте), Борман, как истинный аппаратчик, всегда исповедовал постепенность. Он готовил позиции всюду – впрок. Он занимался проблемой «мирового владычества» не на словах – на деле. Он готовил опорные точки гитлеризма по всему миру загодя.

– Кто был сильнее Бормана? – спрашиваю Скорцени.

Он усмехнулся:

– Гитлер.

– А еще?

– Никто.

– Гесс?

Скорцени снова закуривает – он курит одну сигарету за другой.

– Гесс – интересный человек, – отвечает он. – Он – жертва жестокости союзников: это бесчеловечно держать в тюрьме человека тридцать лет.

(А создавать вместе с Гитлером расовую теорию, по которой миллионы людей были обречены на уничтожение – человечно?!)

– Вы согласны с версией Гитлера, что Гесс совершил полет в Англию, находясь в состоянии помешательства?

Скорцени помахал пальцем – словно пудовым маятником. Я чувствую, какой сильный этот его палец, я ощущаю, с каким спокойствием он лежал на холодном металле спускового крючка.

– Это ерунда, – говорит он, – это был необходимый политический маневр. Вам известны особые обстоятельства, при которых фюрер поручил мне освободить дуче Италии Бенито Муссолини?

– Нет.

– Когда я был у него на приеме вместе с офицерами СС, «зелеными» СС, – подчеркнул Скорцени, – фюрер спросил: «Кто из вас знает Италию?» Я был единственным, кто посмел ответить «знаю». Я дважды путешествовал по Италии, один раз я проехал на мотоцикле всю страну – от оккупированного Тироля, являющегося частью Германской империи, и до Неаполя.

– Тироль и Германская империя? – я не удержался. – Это же предмет спора между Австрией и Италией.

Скорцени вмиг изменился, улыбка сошла с его лица, и он отчеканил:

– Австрии нет. Есть Германия. Аншлюсс был необходим, это был акт исторической справедливости, и незачем поносить память великого человека: даже Веймарская республика, столь угодная социал-демократическим либералам, стояла на такой же точке зрения. Мы довели до конца то, что не решались сделать гибкие. Я австриец, но я ощущаю свою высокую принадлежность к Великой Римской империи германской нации...

– Я оставляю за собой право считать Австрию суверенным государством...

– История нас рассудит.

– Я в этом не сомневаюсь. Однажды история нас уже рассудила.

Миссис Скорцени подняла бокал с «хинеброй»:

– Джентльмены...

На лицо Скорцени сразу же вернулась обязательная, широкая, столь открытая и располагающая улыбка (как же умеют бывшие играть свою роль, а?! Впрочем, бывший ли Скорцени? Зря я его перебил, надо слушать, пить и помнить, все помнить, для того чтобы составить реестр лжи. По лжи всегда можно выстроить версию правды).

– Мы остановились на том, что Гитлер...

Скорцени снова закурил: