Скотный двор

К вечеру, однако, Наполеону, по всей видимости, полегчало, а следующим утром Визгун смог сообщить, что тот идет на поправку. Вечером того дня Наполеон вернулся к работе, а еще через сутки стало известно, что он поручил Клянчеру купить в Уиллингдоне пособия по пивоваренному и винокуренному делу. Неделю спустя Наполеон приказал распахать загончик за садом, который ранее намеревался отвести под пастбище для ушедших на покой животных. Им объяснили, что пастбище вытоптано и нужен пересев; но вскоре выяснилось, что Наполеон решил засеять его ячменем.

Примерно в то же время произошел странный случай, озадачивший животных. Около полуночи во дворе раздался грохот, и все выскочили из хлева. В свете полной луны они увидели под торцевой стеной амбара, где были написаны Семь Заповедей, разломившуюся надвое стремянку. Рядом без сознания растянулся Визгун, там же валялись фонарь, кисть и разлитая банка белой краски. Визгуна поспешно окружили собаки и, едва он очухался, проводили в хозяйский дом. Всем животным было невдомек, что это значит, только старый Бенджамин покачал головой с понимающим видом, но ничего не сказал.

А через несколько дней, когда Мюриел перечитывала Семь Заповедей, она заметила новую деталь, выветрившуюся из памяти животных. Они-то думали, что Пятая Заповедь гласит: «Животное да не пьет спиртного», но там были еще два слова, которых они не помнили. Заповедь гласила: «Животное да не пьет спиртного сверх меры».

Глава 9

Расколотое копыто Бойца долго не заживало. Но когда начали строить мельницу, едва отпраздновав победу, Боец отказывался взять выходной хотя бы на день, считая делом чести скрывать боль. По вечерам он признавался одной Кашке, как сильно беспокоит его копыто. Кашка лечила его травяными компрессами, которые сама разжевывала, и вместе с Бенджамином уговаривала Бойца поберечь себя.

– Лошадиные легкие не вечны, – говорила она ему.

Но Боец ее не слушал. Он говорил, что главная его забота – убедиться в постройке ветряной мельницы, прежде чем уйти на покой.

В самом начале, когда на Скотном дворе принимали законы, пенсионный возраст распределили так: лошадям и свиньям – двенадцать лет, коровам – четырнадцать, собакам – девять, овцам – семь, а курам и гусям – пять. Пенсионное содержание обещали назначить щедрое, но определить его размер позже. До пенсии пока еще никто не дожил, но с некоторых пор этот вопрос обсуждался все чаще. Теперь, когда загончик за садом отвели под ячмень, пошли слухи, что престарелым животным отгородят под выгон угол большого пастбища. Говорили, что ежедневный паек лошадям составит пять фунтов зерна летом и пятнадцать фунтов[9] сена зимой, а по праздникам будут подкидывать морковку или яблоко. Бойцу должно было исполниться двенадцать в конце следующего лета.

Жизнь между тем была сурова. Зима выдалась такой же холодной, как и прошлая, а кормов оставалось меньше, чем прежде. Снова всем кроме свиней и собак урезали порции. Визгун объяснил, что чрезмерная уравниловка противоречила бы принципам анимализма. Так или иначе, ему ничего не стоило доказать другим животным, что в действительности они не испытывают недостатка в пище, даже если кому-то так кажется. На данное время, безусловно, необходимость требует пересмотра порций (Визгун всегда говорил «пересмотра» вместо «урезания»), но по сравнению с положением дел при Джонсе прогресс налицо. Зачитывая скороговоркой цифры, Визгун наглядно доказывал, что животные получают больше овса, больше сена, больше репы, чем получали при Джонсе, что работа у них легче, питьевая вода лучше, живут они дольше, молодняк мрет реже, солома в стойлах мягче, а блохи их кусают меньше. Животные верили каждому слову. Сказать по правде, они уже почти не помнили Джонса и его порядки. Они только знали, что жизнь у них трудная и нищая, они часто голодают и мерзнут, и если не спят, то обычно работают. Но в прежние дни, вне всяких сомнений, было еще хуже. Они охотно верили этому. К тому же тогда они были рабами, а теперь свободны – это самое главное, что не уставал подчеркивать Визгун.

На ферме прибавилось едоков. Осенью опоросились одна за другой четыре свиноматки, принеся тридцать одного поросенка. Поросята были пестрые, а поскольку других хряков, кроме Наполеона, на ферме не водилось, вопрос об отцовстве не возникал. Было объявлено, что в будущем в саду построят школу, когда удастся раздобыть кирпич и древесину. А пока Наполеон сам обучал поросят на кухне хозяйского дома. Когда же поросят выпускали играть в сад, им не разрешали якшаться с прочей мелюзгой. Примерно тогда же приняли новое правило: всякое животное, встретив на тропе свинью, должно посторониться; кроме того, любой свинье независимо от звания разрешили повязывать по воскресеньям на хвост зеленые ленты.