Скотный двор. Эссе

Население фермы выросло, хотя и не так сильно, как животные некогда ожидали. Для многих родившихся после Восстания само это событие было не более чем туманным преданием, передаваемым изустно, а другие животные, которых купили и доставили издалека, и вовсе никогда не слышали о нем. На ферме теперь работало, не считая Кашки, три лошади – здоровые, крепкие кобылы, работящие товарки, но очень уж глупые. Ни одна из них не смогла осилить грамоту дальше буквы Б. Они верили всему, что слышали о Восстании, и всем положениям анимализма, особенно со слов Кашки, к которой относились почти как к матери; но едва ли они много осознавали.

Ферма теперь, можно сказать, процветала, хозяйство наладилось; животные даже прикупили два поля у мистера Пилкингтона. Ветряную мельницу, наконец, достроили, обзавелись молотилкой и стогометателем, и надворных построек добавилось. Клянчер купил себе дрожки. Однако электрический генератор на мельнице так и не поставили – на ней мололи зерно, что приносило немалые деньги. Животные теперь трудились на строительстве новой мельницы; говорили, что вот уж на ней непременно установят генератор. Но о тех роскошествах, которые когда-то им сулил Снежок – трехдневная рабочая неделя и стойла с электрическим освещением, горячей и холодной водой – разговоров больше не велось. Наполеон заклеймил подобные идеи как противные духу анимализма. Истинное счастье, говорил он, состоит в упорном труде и скромной жизни.

Ферма каким-то образом богатела, чего нельзя было сказать о самих животных, кроме, разумеется, свиней и собак. Возможно, это отчасти объяснялось тем, что последних развелось слишком много. Не то чтобы они не трудились, однако работа их была весьма специфической. Они – Визгун не уставал это объяснять – занимались бесконечным надзором и организацией. Большая часть этой работы не была доступна пониманию других животных в их невежестве. Визгун, например, говорил им, что свиньи каждый день тратят уйму сил на таинственные занятия под названием «подшивки», «отчеты», «протоколы» и «докладные». Это были большие листы бумаги, которые требовалось плотно исписать, а как только они заканчивались, их сразу жгли в печке. Визгун объяснял, что это заключает в себе высочайшую важность для благополучия фермы. Однако ни свиньи, ни собаки накормить себя своим трудом не могли; а развелось их препорядочно, и аппетит у всех был отменный.

Что же касалось остальных, их жизнь, насколько они видели, была такой же, как и всегда. Они почти все время голодали, спали на соломе, пили из пруда, работали в поле; зимой они мерзли, летом страдали от мух. Иногда животные постарше ворошили смутные воспоминания, пытаясь понять, была ли жизнь в первые дни после Восстания, когда только прогнали Джонса, лучше или хуже, чем сейчас. Но тщетно. Им не с чем было сравнивать текущую жизнь, не на что опереться, кроме Визгуновых списков цифр, неизменно подтверждавших, что жизнь становится все лучше и лучше. Животным этот вопрос представлялся неразрешимым; так или иначе, у них и времени-то почти не было на подобные рассуждения. Только старый Бенджамин утверждал, что помнит каждый день своей долгой жизни и знает, что им никогда не жилось – и не могло житься – намного лучше или хуже: голод, труд и обманутые надежды были, по его словам, неизменным законом существования.

И все же животные не теряли надежды. Более того, они никогда ни на миг не забывали, какая честь и удача им выпала – быть членами Скотного двора. Они ведь все еще были единственной фермой в стране, – во всей Англии! – которой владели и управляли животные. Все они без исключения, даже самые юные, даже новоприбывшие с других ферм за десять, а то и двадцать миль, не могли этому надивиться. А когда они слышали ружейные залпы и видели, как зеленый флаг реет на ветру, сердца их переполняла непреходящая гордость, и разговор всегда сворачивал на прежние, героические времена, когда был изгнан Джонс, записаны Семь Заповедей и одержаны победы в великих битвах над агрессорами-людьми. Старые мечты не утратили своего очарования. Животные все так же верили в грядущую Скотную Республику, предсказанную Мажором, когда зеленые просторы Англии не будет топтать нога человека. Когда-нибудь это свершится: возможно, что не скоро, возможно, никто из них до этого не доживет, но это произойдет. Даже мотив «Зверей Англии» все еще иногда напевали тайком; во всяком случае, не приходилось сомневаться, что все животные на ферме знают эту песню, пусть никто не осмеливался петь ее вслух. Возможно, жизнь их сурова и не все надежды исполняются, но они не забывали свое отличие от других животных. Если они и голодают, то не оттого, что кормят тиранов-людей; если они и трудятся, то только ради себя. Никто из них не ходит на двух ногах. Никто из них не называет никого «хозяином». Все животные равны.