Скотт Фицджеральд

Конец ноября. Какое-то время я ужасно злилась на вас за то, что вы не приехали, но, посмотрев игру, поняла разумность вашего решения. Игры были шикарны, но ужасно неинтересны. После игр мы облазили все клубы. Я почувствовала себя ужасной старухой в окружении сосунков. Мы пообедали в «Балтимор ланч», ресторанчике, похожем на «Чайлдс», правда, не таком шикарном. Затем мы повезли наших подвыпивших и очень шумных друзей к добропорядочному пресвитерианцу по имени Агар. У него в доме в это время оказалась тьма деканов, проректоров, профессорских дочек, и наши друзья, к неописуемому ужасу и смятению присутствующих, пели и плясали для них.

5 января 1923 года. Надеюсь, вы славно отметили новогодние праздники. Мы проводили старый и встретили Новый год за тостами в одной скучнейшей компании, которую мне удалось растормошить тем, что я побросала шляпы всех присутствующих в похожий на чашу торшер… Жаль, что тебя не было рядом, чтобы помочь мне.

Июль. Скотт принялся за новый роман и живет как затворник, давший обет безбрачия. Он ужасно увлечен им и мысленно уже создал прекрасную легенду своей жизни, которая в какой-то степени напоминает старую басню о муравье и стрекозе. Я, конечно, выставлена в ней стрекозой».

Фицджеральды переехали в Грейт-Нек в надежде осесть там и зажить нормальной жизнью. Однако, хоть в доме и была прислуга, хозяйство велось из рук вон плохо. Как-то в интервью с журналистами Зельда призналась, что их завтраки и обеды представляют собой «безнадежно перемешавшиеся пиршества». Приглашенным на обед могли подать совсем не обеденные блюда или одних блюд оказывалось в избытке, а других не хватало на всех. Чувствовалось отсутствие здесь единого голоса: Скотт и Зельда давали противоречивые указания, и в результате ни одно из них не выполнялось.

Незабываемым оказался обед в честь Ребекки Уэст,[95] на который она так и не смогла попасть. Фицджеральд достал подушку, нарисовал на ней лицо, украсил ее огромной с перьями шляпой и положил на стул для почетной гостьи. В течение всего обеда он оскорблял чучело и насмехался над книгами не пришедшей писательницы.

Когда мальчик-посыльный позвонил, Фицджеральд подошел к двери и, не открывая ее, громко прокричал: «Мисс Уэст! В этом доме опоздавших не пускают! Мы не можем принять вас сейчас!» Ребекка Уэст, совершавшая лекционное турне по стране, получила приглашение на обед через третье лицо, но в последнюю минуту обнаружила, что не знает ни адреса Фицджеральда, ни даже названия города, где он живет. Когда они встретились позднее, они очаровали друг друга. Ребекка навсегда сохранила в памяти доброту и отзывчивость Скотта.

Любопытны вечеринки, проходившие в Грейт-Неке, которые, по-видимому, также легли в основу описаний пиршеств у Гэтсби. Их часто устраивал у себя известный спортсмен-журналист Герберт Бейард Своуп. На его крокетной площадке, освещаемой зажженными фарами, ставки иногда доходили до двух тысяч долларов. Радушием отличался и Джин Бак, правая рука Зигфельда. Интерьер его дома оформлял художник из театра «Фоллиз», и потому гостиная в нем, по словам Ринга Ларднера,[96] напоминала «иллюминированную лампами чашу размером с йельский стадион». Фицджеральды тоже любили пустить пыль в глаза. Их обеды выглядели всегда помпезно, и во всем чувствовалось стремление чем-то поразить гостей. Они любили приглашать как можно больше людей, и поименитей. Они знали всех и каждого, иными словами, всех тех, кого известный карикатурист Ральф Бартон изобразил бы сидящими на премьере в партере. После одной из потасовок в их доме они развесили в рамках по всем комнатам правила, которые можно было назвать шутливыми лишь отчасти: «Просьба к гостям не ломать дверей в поисках спиртного, даже с разрешения хозяев» или «Гости, приехавшие в субботу, с почтением уведомляются, что приглашение остаться до понедельника, сделанное хозяевами дома рано утром в воскресенье, не следует принимать всерьез».

Фицджеральду нравилось щеголять излюбленными словечками. В Принстоне все вызывающее у него восторг было «сногсшибательным». Теперь же ходовым словечком стало «цыпочки». Всех, кто ему импонировал, он называла «милыми» или «потрясающими цыпочками», а кого не жаловал, «ужасными» или «невыносимыми цыпками». На одну из вечеринок, устроенных Фицджеральдами, заглянула актриса Лоретта Тэйлор.[97] Стоило ей появиться на пороге, как Скотт поспешил навстречу, бросился на колени и произнес: «Боже, какая вы прелестная цыпочка!» Он проводил ее к дивану и, опустившись у ее ног, продолжал свои заклинания: «Моя милая, очаровательная цыпочка…»

Вернувшись домой, Лоретта Тэйлор вся в слезах кинулась к мужу, драматургу Хартли Мэннерсу:[98]«Если бы ты знал, Хартли, я только что была свидетелем рокового конца, гибели самой юности!»