Раз вместе с Зельдой они отправились за город посмотреть съемки фильма в местечке, как две капли воды походившем на французскую деревню. На съемочной площадке толпились сотни статистов, одетых в крестьянские робы и солдатскую форму. По одному свистку все стремглав бросались на поле боя, по другому — возвращались на свои прежние места. Ему было странно слышать слова режиссера: «Поставьте двадцать крестьян вот сюда». Съемки дали ему представление о той, «более грубой привлекательной силе» — кинематографе, — который он после относительной неудачи с «Ночь нежна» стал рассматривать как пагубного конкурента для романиста. В целом люди киноискусства ему не понравились. Претили их, как он называл, «почти истерическое себялюбие и нервическая возбужденность, скрытая прозрачной вуалью тщательно продуманного панибратства». Работа сценариста также разочаровала его. Позднее он признался, что отправился в Голливуд с чувством уверенности, граничившим с высокомерием. «В течение нескольких лет я, по общему признанию, считался ведущим американским писателем как с точки зрения серьезности поднимаемых тем, так и спроса, учитывая мои растущие гонорары… Я искренне полагал, что, без усилий с моей стороны, я своего рода волшебник слова — непонятное заблуждение, если учесть тот невыносимо упорный труд, который я затрачивал в попытках выработать стиль чистый и выразительный». «Юнайтед артисте» выплатила ему аванс в 3500 долларов, но он так никогда и не получил 12500 долларов, причитавшихся ему после завершения съемок картины, поскольку его сценарий был отвергнут. Не считая, что поездка в Голливуд обогатила его как писателя, он вернулся к своему настоящему
Фицджеральд нуждался в спокойной обстановке, чтобы завершить роман. Макс Перкинс предложил ему поселиться в Уилмингтоне, полагая, что почти средневековая атмосфера, поддерживаемая там Дюпонами,[123]
заинтересует Фицджеральда и даст ему материал на будущее. С помощью однокашника Джона Биггса, работавшего в то время в Уилмингтоне адвокатом, Фицджеральд арендовал Иллерслай — большой, с высокими потолками дом, живописно расположенный на берегу Делавэра. Построенный в 1842 году, он утопал в тени старых дубов, буков и каштанов. От портика с греческими колоннами открывался величественный вид на реку. В доме, по утверждениям старожилов, обитали призраки, и иногда Фицджеральд, желая напугать гостей, изображал злых духов. Скотта привлекла еще и низкая арендная плата — до завершения романа ему предстояло жить, стесняя себя в расходах.И все же Фицджеральд и Зельда продолжали вести себя взбалмошно, хотя Уилмингтон — это не такая большая арена, как Париж или Нью-Йорк. Они возобновили дружбу с Томми Хичкоком, звездой поло, знакомым им по Лонг-Айленду, — его обаянием Фицджеральд наделил Тома Бьюкенена в «Великом Гэтсби». Фицджеральд восхищался Хичкоком. Его жизнь, полная приключений, импонировала ему. Во время войны Хичкок вместе с Хоби Бейкером служил в эскадрилье «Лафайет»,[124]
был сбит, взят в плен и бежал, выпрыгнув на ходу из окна поезда. Вернувшись в Америку сВ августе Фицджеральды побывали в гостях у Чанлеров в их летнем доме, расположенном на севере штата Нью-Йорк. Тедди Чанлер сопровождал Скотта во время злосчастного визита к госпоже Уортон. Скотт обожал мать Тедди, писательницу Маргарет Уинтроп Чанлер, о которой как-то написал, что это самая очаровательная старушка в мире. Она называла его своим «безрассудным ангелом» и много рассказывала ему о принце Боргезе и других знаменитостях, знакомых ей по дням пребывания за границей в детстве. На ее вопрос о его мечте Скотт ответил: «Так же любить Зельду и остаться женатым на ней и еще написать самый известный роман в мире».
На Рождество Фицджеральды устроили обед. Они планировали этот праздник как тихое застолье. Накупили для Скотти массу подарков и экзотически украсили елку. Хотя пригласили всего лишь нескольких друзей, в дом начали прибывать нежданные посетители: репортер, который, напившись, заснул, не вставая из-за стола; театральный агент со своей любовницей, которую он тут же избил до полусмерти. Когда у дверей появилась группа деревенских жителей, распевавших рождественские гимны, то и их позвали в дом, чтобы роскошно попотчевать. Вскоре страсти накалились до предела…