Скотт Фицджеральд

Первую остановку они сделали в Лондоне. Роман «По эту сторону рая», одиннадцатое издание которого только что вышло в Америке, готовился к печати и в Англии. Фицджеральд, желавший произвести приятное впечатление на английскую публику, учел предупреждение Шейна Лесли о том, что английские интеллигенты не увлекаются спиртным. Когда Голсуорси пригласил Фицджеральдов вместе с Сент-Джоном Эрвином[88] на обед, Скотт, обращаясь к хозяину, назвал Голсуорси одним из трех живущих писателей, которые восхищают его более всех (двумя другими были Конрад[89] и Анатоль Франс). В последствии, отвечая на вопрос, как реагировал на этот комплимент Голсуорси, Скотт сказал: «Не думаю, чтобы это ему очень понравилось. Он знал, что не дорос до них».

Оксфорд показался Фицджеральду таким же привлекательным, каким он представлял его себе по «Зловещей улице» Комптона Маккензи. Зельда привела в восторг Шейна рассказом о «ратуше с разгуливающими вокруг нее краснокожими» — имелся в виду Букингемский дворец и караул в мундирах алого цвета. Зельда осталась в памяти Лесли как «игрушка, маленькая гейша, милое создание». Он совершил с ними прогулку по расположенным вдоль Темзы трущобам Лаймхаус и Уоппинг и показал им место, где Джек Потрошитель расправлялся со своими жертвами. Прогулка произвела на них необычайное впечатление. В целом же, осмотр достопримечательностей не был их самым любимым времяпровождением. Их влекли к себе люди. Поэтому пребывание во Франции оказалось мучительным — они совсем не знали языка. В Париже они целый час просидели у дома Анатоля Франса в надежде хоть глазком взглянуть на литературного метра, но он так и не появился. Вскоре им предложили покинуть отель, потому что Зельда имела обыкновение попридержать лифт на их этаже, чтобы он был к ее услугам, когда она, закончив туалет, отправлялась к кому-нибудь на обед. После стремительного турне по Италии, которая им, с их американским вкусом, показалась еще менее привлекательной, чем Франция, они в конце июня вернулись в Лондон. Скотт уже было вознамерился осесть в Англии, но быстро передумал: причиной тому, по-видимому, были не совсем лестные отзывы об опубликованном к этому времени романе.

После возвращения в Америку Фицджеральды направились в Монтгомери, планируя приобрести домишко и осесть там, но в последнюю минуту решили, что будет лучше, если ребенок родится в Сент-Поле.

ГЛАВА IX

Фицджеральд вернулся в Сент-Пол с триумфом. Над его головой сиял ореол славы, и безудержное ликование переполняло его. Подойдя как-то на танцах к пожилому писателю Чарлзу Фландрау, Фицджеральд не мог удержать выплескивавшихся наружу чувств: «Чарли, если бы ты только знал, как прекрасно быть молодым, красивым и знаменитым». Во время интервью для «Сент-Пол дейли ньюс» у озера Уайт-Бэр, где Фицджеральды сняли домик, он говорил с журналистами, сидя в пижаме. Его «голубые глаза взирали свысока», а «греческий нос придавал ему привлекательное самодовольство», с которым он и изрекал свои взгляды на американскую литературу. Менкен — единственный авторитет, к которому он питает глубокое уважение; «Несмышленыш» Флойда Делла — банальность дальше некуда; Карл Сэндберг,[90] как поэт, хуже, чем Чарли Чаплин. Скотт не преминул тут же поведать журналистам, что задумал три романа. Всем своим видом он внушал заразительное жизнелюбие, хотя в тот момент уже находился на грани отчаяния.

Пять месяцев праздности подействовали на него угнетающе. Оборотной стороной его творческого таланта являлся губительный рок, который терзал его и других. «Мне хотелось бы разделить компанию с приятными собеседниками, — изливал он душу Перкинсу, — и забыться за бутылкой вина, но я в одинаковой степени устал от вина, литературы и жизни. Если бы не Зельда, я бы исчез куда-нибудь годика на три: устроился бы моряком на судно или придумал бы что-нибудь еще, чтобы обрести твердость духа. Мне ужасно надоела эта дряблая полуинтеллигентская мягкотелость, которая разъедает меня, как и большинство людей моего поколения».

С приближением осени они переехали в Сент-Пол, где сняли домик на Гудрич-авеню. После рождения ребенка 26 октября Фицджеральд послал родителям Зельды телеграмму: «ЛИЛИАН ГИШ В ТРАУРЕ. КОНСТАНЦИИ ТЭЛМЕДЖ ПОРА УХОДИТЬ СО СЦЕНЫ. ПОЯВИЛАСЬ ВТОРАЯ МЭРИ ПИКФОРД».[91] Скотт оказался в числе самых заботливых отцов, хотя он нигде не запечатлел произнесенных Зельдой слов после того, как она пришла в себя от наркоза: «О боже, милый, я же совсем пьяна. Ну что, Марк Твен, разве она не прелесть! Ой, она икает. Надеюсь, она станет хорошенькой и дурой, маленькой хорошенькой дурочкой» (правда, последнюю мысль Скотт вложит в уста любимой Гэтсби девушки).