Скованные одной цепью (СИ)

Ноль эмоций с его стороны. Может не долетели до него мои слова. Ещё раз попробуем: «Эй, казак, устали все, надо…» Где-то сзади в обозе заплакал ребёнок, тут же заголосили женщины. Хорунжий оглядывается, хмурится, потом встаёт в седле и смотрит вперёд. Женские завывания становятся громче и наш командир сдаётся. Когда мы подъезжаем к речушке, берега которой покрыты кустарником и небольшими группками деревьев, он таки громко командует: «Привал!»

Слышу свист и крики казаков: «Конь напоить! Оправиться! Бабы за кусты, мужики за телеги!»

Я спрыгиваю на пыльную дорогу, ноги ватные, затекли. Юбки идти мешают. Делаю два шага в высокую траву, цепляюсь платьем, теряю равновесие и… уже почти упала, когда чьи-то крепкие руки подхватывают меня сзади.

— Что ж вы, барышня, на ногах-то не держитесь? — спрашивает хорунжий, поставив меня вертикально.

— Благодарствую, господин э-э-м-м… — вопросительно смотрю на усатого красавца.

— Тимофей Куликов, хорунжий кавалерийского полка.

— Алёна Михайловна, фельдшер.

— Вы, Алёнушка, поспешайте за кустики-то, потому как привал короткий, пять минуточек всего, — улыбается казак.

И я поспешаю, ругая моду барышень 19-го века. Кто придумал надевать столько юбок? И главное — нахрена? Очень хочется их поснимать, но чувствую, что от такого зрелища не только казаки с коней попадают, сами кони тоже оборжутся…

Через пять минут, действительно, слышны команды: «На конь!», «Все по телегам!», «Трогай». Трясёмся снова. А меня мучает вопрос: «Зачем меня книга сюда забросила, да так, что мне приходится в телеге ехать почти целый день?» Или может, здесь уже больные есть? Оглядываюсь. Нет, вроде все здоровы. Даже ребёнок, что голосил недавно, и тот не плачет. Странно всё.

Замечаю, что Тимофей всё чаще бросает на меня любопытные взгляды.

— А вы, Алёнушка, надолго ли к нам в Каменское? — спрашивает он, подъехав ближе.

— Пока всех не вылечу, — отвечаю я, щурясь от солнца и ставя ладошку козырьком ко лбу.

— Тогда до второго пришествия, — хохочет он. — У нас братва завсегда порублена с разъездов-то повертается. Бусурманы, собаки, набегами балуют. А турецкий ятаган, он острый, как серп, та и махать они им горазды.

Я всматриваюсь в этого казака. Он хоть и смотрит строго, командует, прикрикивает на подчинённых, но глаза у него добрые, как у Зайцева. Стоп. Алёшка, не надо про Зайцева. Запретная тема. Он, конечно, хорош, негодник, но наглый и вредный тип. К тому же раздражает меня он. Другое дело — казак вот этот. Вежливый, не навязчивый и симпатичный. И к разговору с ним душа лежит.

— Это ничего, починим ваших казачков. Пуще прежнего бусурман рубить будут, — в тон ему отвечаю я, а потом спрашиваю, хоть и надежда слабая, но всё же… — А может лошадь есть у вас лишняя? А то у меня вся спина уже болит от этой телеги.

Тимофей удивляется и чешет затылок.

— А вы, барышня, смелая небось, — улыбается он. — Ну, добро. Пошукаю вам коня, да посмирней.

Я благодарю его и он отъезжает в конец обоза.

Мой «водитель» ухмыляется в бороду.

— Молодец, барышня, смекнули, — одобрительно кивает мне. — С командиром-то в выгоду свою хорошо дружбу водить. А то казаки наши — дюже горячие хлопцы, проходу не дадут такой ладной девице. А хорунжего поостерегутся.

— Я, отец, работать еду, а не шашни заводить.

Он оборачивается и смотрит серьёзно:

— Одному Богу ведомо, что как случится…

На этой философской мысли мы оба замолкаем, обдумываем каждый своё.

Вижу, скачет усач Тимофей и лошадку для меня ведет под уздцы. Вот умничка, теперь дорога не такой жёсткой будет, хотя в седле трястись — то ещё удовольствие, но всё же лучше, чем в телеге.

Всю оставшуюся дорогу еду рядом с Тимофеем, он мне о казацких подвигах рассказывает, о лошадях, да об урожае. И тепло от его слов так, хорошо на душе. А может быть просто эта дорога между колосящихся полей и степных кустарников, успокаивает нервы и заставляет забывать о проблемах и суете мирской. Так бы и ехала, не останавливаясь…

Дотемна таки добираемся до станицы. Мощёные улицы с двухэтажными домами только в центре, а на окраине, где стоит полк, всё выглядит как большая деревня, с плетнями да домами-мазанками, соломенные крыши которых в закатном солнечном свете кажутся горящими рыжим пламенем. Детишки босоногие бегут навстречу, бабы в сарафанах с корзинами выходят за плетни, своих сыновей встречать. Как обоз останавливается, Тимофей мне помогает слезть с лошади и показывает направление, где мне искать начальника гарнизона.

***

— Фельдшер, значицца… Ага… — теребит мои документы усатый полковник казачьего войска. — Барышня городская…

Вижу не рад он лицезреть мою персону. Сомневается, видимо, в моих способностях.

Идём по пыльной улице, сумерки уже сгущаются, и я устала, нет сил спорить, но всё же слабо пытаюсь заверить его, что соответствую квалификации.

— У меня большая практика была и профессора хва…

— Небось сопли городским вертихвосткам подтирали, да чаями мигрень им отпаивали? А тут у нас кровища, и руки отсечённые, — наезжает он на меня, повышая голос.