Скованный ночью

— У нас другая цель, — сказал ей Бобби.

Саша нажала на ручку, и та опустилась.

Мы надеялись, что дверь закрыта на засов, но напрасно. Она была не заперта.

Едва Саша приоткрыла ее на несколько сантиметров, как Мангоджерри прошмыгнула в щель и была такова.

— Смерть, много смертей, — пробормотал Рузвельт, видимо не потерявший с ней связи.

Я бы не удивился, если бы в дверях появился доктор Стэнуик в таком же костюме биологической защиты, как у Ходжсона, с лицом, кишащим ужасными паразитами, и белоглазой вороной на плече. Этот человек, совсем недавно казавшийся мне умным, добрым и лишь слегка чудаковатым, внезапно стал загадочным злодеем вроде незваного гостя на пиру, описанного По в «Маске Красной Смерти».

Роджер и Мэри Стэнуик, которых я знал много лет, производили впечатление странноватой, но тем не менее счастливой пары. Обоим было по пятьдесят с небольшим. Он носил бакенбарды, пышные усы и редко показывался на людях без костюма и галстука; казалось, что он тоскует по крахмальным воротничкам и карманным часам, но считает их слишком эксцентричными для современного ученого; однако это не мешало ему носить старомодные сюртуки и тратить уйму времени на уход за трубкой а-ля Шерлок Холмс. Мэри, пухлощекая дородная матрона, коллекционировала старинные чайницы с восточным орнаментом и картины девятнадцатого века со сказочными сюжетами; гардероб миссис Стэнуик доказывал, что она скрепя сердце мирится с модами конца тысячелетия, но в глубине души тоскует по ботинкам на пуговицах, турнюрам и зонтикам. Роджер и Мэри не подходили Калифорнии и еще меньше подходили этому веку; тем не менее они водили красный «Ягуар», любили поразительно глупые, помпезные фильмы и вели себя как образцовые граждане постиндустриального общества.

Саша окликнула Стэнуиков через открытую дверь кухни.

Мангоджерри без задержки миновала кухню и скрылась в доме.

Не получив ответа на свое третье: «Роджер, Мэри, привет!» — Саша вынула из кобуры «38-й» и шагнула вперед.

Мы с Бобби и Рузвельтом пошли следом. Если бы Саша носила юбки, мы могли бы спрятаться за ними, но «смит-вессон» все же был бы надежнее.

На крыльце казалось, что в доме тихо, но стоило уйти с кухни, как из передней комнаты послышались голоса. Правда, разговаривали не с нами.

Мы остановились и прислушались, не разбирая слов. Однако вскоре зазвучала музыка и стало ясно, что эти голоса звучат по радио или телевидению.

Сашино вторжение в столовую было поучительным и довольно интригующим. Держа пистолет обеими вытянутыми руками ниже уровня глаз, она быстро проскользнула в дверь, встала слева от проема и прижалась спиной к стене. После этого Саша скрылась из виду. Я видел лишь ее руки. Она повела стволом сперва налево, потом направо, потом снова налево, перекрывая всю комнату. Действия Саши были автоматическими, инстинктивными и такими же хорошо поставленными, как ее голос.

Может быть, она годами смотрела по телевидению фильмы из жизни полиции. Ага…

— Чисто, — прошептала она.

Над нами маячили высокие резные шкафы с распахивающимися дверцами; за чуть наклонными стеклами тускло светились фарфор и серебро. Хрустальная люстра не была включена, но на ее подвесках играли отсветы пламени горевшей неподалеку свечи.

В центре обеденного стола находилась окруженная восемью или десятью свечами большая чаша для пунша, наполовину заполненная тем, что показалось нам фруктовым соком. С одной стороны стояло несколько чистых бокалов; по всему столу были рассыпаны пустые пластмассовые пенальчики из-под лекарств, продающихся по рецепту.

Было слишком темно, чтобы читать этикетки, но никто из нас и не собирался ничего трогать. «Здесь живет смерть», — сказала кошка, и это навело нас на мысль о том, что в доме совершено преступление. Зрелище обеденного стола заставило нас поглядеть друг на друга и подумать одно и то же. Но никто не произнес этого слова вслух.

Я мог включить фонарик, но решил не привлекать к нам внимания. В данных обстоятельствах оно было бы нежелательным. Кроме того, название лекарства не имело значения.

Саша провела нас в просторную гостиную, которая была освещена экраном телевизора, встроенного в резной французский шкаф со стеклянными дверцами. Даже при этом скудном свете я видел, что комната забита, как кладбище старых автомобилей. Однако здесь стоял не металлолом, а реликвии Викторианской эпохи: резная мебель с инкрустациями в стиле неорококо, богато расшитые гобелены, обои с готическим рисунком, тяжелые бархатные шторы с бахромой, египетский диван с резной спинкой, обитый парчой, мавританские лампы в виде черных херувимов с тюрбанами, безделушки, тщательно расставленные на полках и столиках.

В этом месте, ломившемся от сокровищ, выглядели декоративно даже трупы.