Скованный ночью

Каждая змея, занимавшая позицию стража, тут же обращала внимание на нас. В зависимости от угла падения света их глаза горели или вспыхивали красным, белым, реже зеленым пламенем, как самоцветы.

Я догадывался, что их привлекает свет. Пустынные гремучки, как и большинство змей, почти глухие. Но видят они хорошо, особенно по ночам, когда их щелевидные зрачки расширяются, повышая чувствительность сетчатки. Чутье у змей, может быть, и не такое тонкое, как у собак. Во всяком случае, их редко пускают по следу сбежавших из тюрьмы или заставляют обнюхивать багаж в поисках контрабанды; однако кроме неплохого носа у них есть еще один орган обоняния — орган Якобсона, который состоит из двух мешочков, выстланных чувствительной тканью и расположенных в небе. Именно поэтому змеи так часто высовывают раздвоенный язык: этот язык вылизывает из воздуха микроскопические частички, несущие запах, и доставляет их к мешочкам, которые анализируют гроздья молекул на вкус. Сейчас гремучие змеи то и дело лизали воздух, ловя наш запах и пытаясь решить, насколько лакомая добыча скрывается за светом фар.

Я много узнал о пустынных гремучках, с которыми делил первую, более теплую часть ночи. Они не лишены своеобразной красоты.

Странное стало еще более странным, когда один из извивавшихся часовых резко откинулся назад и укусил другого, поднявшегося рядом. Укушенная гремучка дала сдачи; они сплелись в клубок, упали на шоссе, и копошившаяся куча поглотила их. На минуту это скопище забыло прежнюю лень. Змеи свивались, распрямлялись, как хлещущие бичи, и набрасывались друг на друга, словно сердитая пара, начавшая драку, разожгла в колонии гражданскую войну.

Когда орда снова утихомирилась, Саша спросила:

— Змеи часто кусают друг друга?

— Обычно нет, — ответил я.

— Не думаю, что они чувствительны к собственному яду, — заметил Рузвельт, снова прикладывая к левому глазу пакет со льдом.

— Ну, — уронил Бобби, — если нас приговорят к возвращению в среднюю школу, можно будет подготовить на эту тему доклад.

Тут одна из змей вновь подняла голову, лизнула воздух в поисках жертвы, укусила второго часового, а третья ловко укусила первую. Троица рухнула на дорогу, и в стане пресмыкающихся началась новая междоусобица.

— То же, что у птиц, — сказал я. — И у койотов.

— И в доме Стэнуиков, — добавил Рузвельт.

— Психологический взрыв, — откликнулась Саша.

— Они уходят, — сказал Рузвельт.

Действительно, извивающиеся легионы, если можно так выразиться, выступили в поход. Они переползали двухрядное шоссе, правую узкую обочину и исчезали в высокой траве и полевых цветах.

Однако процессия не кончалась. Первая сотня змей давно растворилась в траве, но через левую обочину ползли все новые и новые десятки, как будто перед нами был вечный змеиный двигатель.

Наверно, в южную пустошь перекочевали три-четыре сотни все более возбуждавшихся змей, пока дорога не очистилась окончательно. Когда на шоссе не осталось ни одного извивающегося тела, мы некоторое время сидели молча и хлопали глазами, словно только что проснулись.

Ма, я люблю тебя и всегда буду любить. Но о чем ты думала, черт побери?

Саша включила двигатель и поехала вперед.

Мангоджерри снова издала звук, выражавший отвращение, и сменила позицию. Она поставила передние лапы на дверь и смотрела в боковое стекло на темные поля, где исчезло полчище змей, искавшее забвения.

Проехав еще милю, мы добрались до Вороньего холма, за которым нас должен был ждать Доги Сассман. Если только ему тоже не преградили дорогу змеи.

Я не знал, почему Вороний холм назвали Вороньим. Его форма ничем не напоминала птицу, да и вороньих стай здесь было не больше, чем в других местах. Это название не происходило от фамилии какой-нибудь известной местной семьи или знаменитого разбойника. Индейское племя кроу[36] проживало в Монтане, а не в Калифорнии. Здесь не рос кустарник «воронья лапа», и история не сохранила свидетельств о гуляках, которые собирались на этом холме, чтобы всласть пображничать, поорать и похвастаться своими подвигами.