Скованный ночью

Мерцающий телеэкран освещал мужчину, вытянувшегося на египетском диване. Он был одет в черные брюки и белую рубашку. Перед тем как лечь, мужчина снял туфли, поставил их на пол и аккуратно заправил шнурки внутрь, как будто боялся испачкать обивку. Рядом с туфлями стоял бокал, взятый из столовой (судя по всему, то был уотерфордский хрусталь); в нем еще оставалось немного сока. Левая рука свешивалась с дивана; кисть лежала на персидском ковре ладонью вверх. Правая рука была прижата к груди. Голова лежала на двух вышитых подушечках, лицо было накрыто куском черного шелка.

Саша прикрывала нас с тыла. Ее интересовали не столько трупы, сколько возможность нападения.

Черная ткань на лице не вздымалась и не опадала. Человек не дышал.

Я знал, что он мертв, и знал, что именно его погубило. То была не заразная болезнь, а смертельная доза фенобарбитала или его заменителя. И все же мне не хотелось снимать с него шелковую маску – по той же причине, которая мешает ребенку, боящемуся буки, откинуть простыню, встать с матраса, нагнуться и пошарить под кроватью.

Я неохотно взялся за уголок двумя пальцами и стащил ткань с лица мужчины.

Он был жив. Во всяком случае, так мне показалось сначала. Его глаза были открыты, и я увидел, что они двигаются.

Я затаил дыхание и только потом понял, что ошибся. В глазах мужчины отражалось движущееся изображение на телеэкране.

Света было достаточно, чтобы узнать покойника. Его звали Том Спаркман. Он был помощником Роджера Стэнуика, преподавал в Эшдоне и, без сомнения, принимал деятельное участие в уивернских разработках.

На теле не было никаких признаков разложения. Оно не могло лежать здесь долго.

Я нехотя прикоснулся ко лбу Спаркмана тыльной стороной ладони и прошептал:

– Еще теплый.

Вслед за Рузвельтом мы прошли к софе с резной спинкой, на которой лежал второй мужчина с руками, сложенными на животе. Этот был в туфлях; на ковре лежал разбитый бокал.

Рузвельт снял кусок черного шелка, скрывавший лицо человека. Здесь было темнее: телевизор стоял дальше, и опознать труп было трудно.

Я включил фонарик и через две секунды выключил его. Трупом номер два был Леннарт Торегард, шведский математик, работавший в Эшдоне по четырехгодичному контракту и ведший там спецкурс. Конечно, это было прикрытие, а основным местом его работы являлся Уиверн. Глаза Торегарда были закрыты, лицо спокойно. Слабая улыбка наводила на мысль, что он умер во сне.

Бобби двумя пальцами пощупал запястье шведа и покачал головой. Пульса не было.

По потолку и стенам заметались тени крыльев летучей мыши, и Саша тут же среагировала на это движение.

Но тени были всего лишь тенями от неожиданно вспыхнувшего телеэкрана.

Третий труп лежал в огромном кресле, вытянув ноги и положив руки на подлокотники. Бобби стянул с него шелковый капюшон, я включил и выключил фонарик, и Рузвельт прошептал:

– Полковник Эллуэй.

Полковник Итон Эллуэй был заместителем командира Форт-Уиверна и остался в Мунлайт-Бее, уйдя в отставку после закрытия базы. Уйдя в отставку. Вернее, сменив китель на гражданскую одежду, чтобы было удобнее продолжать тайную деятельность.

За неимением других трупов, которые следовало опознать, я наконец обратил внимание на экран. Телевизор был подключен к кабельному каналу, по которому передавали диснеевский мультфильм «Король-лев».

Мы немного постояли и прислушались.

Из других комнат доносились другие голоса и другая музыка.

Однако ни музыка, ни голоса не принадлежали живым.

«Здесь живет смерть».

Мы оставили гостиную с мертвыми гостями (м-да…), осторожно пробрались по коридору и вошли в кабинет. Саша и Рузвельт остались у дверей.

Дверца шкафа была открыта. Стоявший в нем телевизор тоже показывал «Короля-льва». Громкость была минимальной. Натан Лейн и компания распевали «Акуна Матату».

Здесь мы с Бобби обнаружили лишь двух членов клуба самоубийц. Мужчину, сидевшего за письменным столом, и женщину, раскинувшуюся в моррисовском кресле. Рядом с каждым стоял пустой бокал.

У меня больше не хватало духу откидывать покрывала. Черный шелк мог быть атрибутом тайного культа и иметь символическое значение, понятное только тем, кто вместе прошел этот ритуал самоуничтожения. Я надеялся, что это является признаком раскаяния за участие в разработках, которые довели человечество до нынешнего состояния. Если эти люди действительно испытывали угрызения совести, то их смерть должна была вызывать уважение и тревожить их сон было кощунством.

Прежде чем уйти из гостиной, я снова накрыл лица Спаркмана, Торегарда и Эллуэя.

Казалось, Бобби понимал причину моей нерешительности. Он сам снял вуаль с человека за письменным столом, и я включил фонарик в надежде узнать труп. Но этот красивый мужчина с тщательно подстриженными седыми усами не был знаком ни одному из нас. Бобби опустил шелк на место.

Женщина, лежавшая в моррисовском кресле, также оказалась незнакомкой, но когда я направил на нее луч, то не смог сразу выключить фонарь.

Бобби тихо присвистнул и всосал воздух сквозь зубы, а я пробормотал:

– О боже…

Рука дрожала, и я изо всех сил пытался ее удержать.