Скованный ночью

Конечно, я понимал, что это нелогично. Воспоминания об отце, дававшие мне силу жить, не имели никакого отношения к одежде, которую он носил от случая к случаю, к его любимому свитеру или очкам в серебряной оправе. Отец оставался со мной благодаря его доброте, уму, смелости, любви и жизнерадостности. И все же дважды за три недели, прошедшие с тех пор, как я запаковал его вещи, я раскрывал одну из коробок просто для того, чтобы посмотреть на эти очки и этот свитер. В такие моменты я понимал, что мне тяжелее, чем кажется. Водопад скорби более высок, чем Ниагара, и я догадывался, что еще не достиг дна реки.

Выйдя из «Эксллорера», я не стал торопиться в дом, хотя утро уже почти настало. День с трудом восстанавливает цвета, украденные у мира ночью; и в самом деле, вокруг царили пепельно-серые тона, приглушавшие яркие отсветы. Несмотря на кумулятивный эффект ультрафиолетового излучения, стоило провести минуту-другую, любуясь двумя дубами перед входом.

Эти калифорнийские дубы с могучей кроной и толстыми черными сучьями возвышались над домом, который находился под их сенью круглый год: в отличие от восточных дубов они не сбрасывают листву на зиму. Я всегда любил эти деревья, часто лазил на них по ночам, чтобы стать ближе к звездам, но в последнее время они стали значить для меня еще больше, потому что напоминали о родителях, которые пожертвовали собственной жизнью ради того, чтобы вырастить такого неудачного ребенка, как я, и дать мне возможность жить припеваючи.

Свинцовый рассвет придавил своей тяжестью даже ветер. Дубы стояли неподвижно; каждый лист казался отлитым из бронзы.

Спустя минуту, успокоенный этой неподвижностью, я пересек газон и пошел к дому.

Это сооружение с каменной поперечной балкой, посеребренными временем и непогодой кедровыми стропилами, шиферной крышей, низкими стрехами и просторным крыльцом было современным, но естественным и, что называется, близким к земле. Это был единственный дом, который я когда-либо знал, а учитывая как среднюю продолжительность жизни больных ХР, так и мою способность находить приключения на свою задницу, не приходилось сомневаться, что я проживу в нем до самой смерти.

Тем временем Саша открыла переднюю дверь, и я вслед за ней прошел в холл.

Днем все окна были затянуты плотными шторами. Большинство светильников было снабжено реостатами; когда мы включали свет, он горел вполнакала. Большую часть времени я провожу при свечах, накрытых янтарными или розовыми плафонами, в полумраке, который одобрил бы любой медиум, общающийся с духами мертвых.

Саша прожила здесь весь месяц, прошедший после смерти отца, переехав из дома, который полагался ей как исполнительному директору «Кей-Бей». Но до сих пор она днем ходит из комнаты в комнату, встревоженная слабым солнечным светом, который пробивается сквозь закрытые ставни.

Она считает, что мой зашторенный мир успокаивает душу, что жизнь в полумраке Снежного королевства приятна и даже романтична. Чаще всего я соглашаюсь с ней, хотя иногда испытываю легкие припадки клаустрофобии и начинаю видеть в этой тени предвестницу близкой могилы.

Не прикасаясь к выключателям, мы поднялись в ванную и вместе приняли душ при лучистом свете декоративной керосиновой лампы. Это совместное омовение было не таким веселым, как обычно, и даже не таким веселым, как совместное катание на доске для серфинга, потому что мы устали физически, были измучены морально и беспокоились об Орсоне и Джимми. Я успел сделать за это время только одно: изложить Саше сильно сокращенный вариант моей встречи с похитителем, Большой Головой, Делакруа и событий в яйцевидной комнате.

Я позвонил Рузвельту Фросту, который жил на «Ностро-то», 18-метровой яхте класса «Блюуотер», стоявшей в бухте Мунлайт-Бея, и оставил, на автоответчике сообщение с просьбой прийти ко мне после двенадцати часов в любое удобное для него время, по возможности прихватив с собой Мангоджерри.

Кроме того, я позвонил Мануэлю Рамиресу. Дежурный сказал, что его нет на месте, и по моей просьбе передал сообщение на пейджер. Я продиктовал номер «Сабурбана» и сказал:

– На нем приехал похититель Джимми Уинга. Если хочешь, позвони мне после полудня.

Мы с Сашей уже лежали под простынями, когда кто-то позвонил в дверь. Саша накинула халат и пошла посмотреть, кто звонит.

Я тоже надел халат, босиком прошлепал на лестничную площадку и прислушался.

«Глок» был при мне. Конечно, Мунлайт-Бей – не парк юрского периода, но я бы не удивился, если бы в дверь позвонил вор на велосипеде.

Однако это был Бобби, явившийся вместо двенадцати в шесть утра. Услышав его голос, я сошел вниз.

Холл был едва освещен, но над столиком в стиле «Стикли» ярко горела репродукция картины Максфилда Пэрриша «Рассвет», как окно в лучший, таинственный мир.

Бобби был мрачен.

– Я ненадолго. Но тебе нужно это знать. Я отвез Дженну Уинг к Лилли и завернул к Чарли Даю.